ее нежную!..
– Камфару, должно быть, – машинально отозвался Руднев, все еще находившийся под впечатлением нахлынувших на него мучительных воспоминаний, и, вернув себе наконец самообладание в полной мере, спросил: – Вы выяснили, кто из женщин отсутствует?
– Все на месте! Я лично проверил! – с преувеличенной серьезностью отчитался фамильяр. – А почему вы, Дмитрий Николаевич, спрашиваете меня про это? Скажите, вы кого-то из них подозреваете в покушении на их яснословие? Объясните мне, что происходит!
Взгляд Руднева, за мгновение до того отстраненный и рассеянный, сделался острым и проницательным и пристально впился во взбудораженную физиономию Золотцева.
– Я думаю, это вам следует мне многое объяснить, Иннокентий Федорович, – чеканя каждое слово, холодно произнес Дмитрий Николаевич. – И мы еще обязательно вернемся к этому разговору, а пока у меня еще один вопрос. Где то платье, в котором мадмуазель Флора была вчера, когда вернулась домой?
Фамильяр воззрился на Руднева совсем уж с испугом.
– Платье?.. При чем тут платье?! – взвизгнул он и слезно запричитал: – Царица Небесная! Да что же это такое?! Господин Руднев! Я с ума сойду!
Дмитрий Николаевич к переживаниям фамильяра остался безучастен.
– Мне нужно видеть это платье, – не терпящим возражения тоном повторил он.
Иннокентий Федорович еще раз нервно всхлипнул и, тараторя что-то насчет безумного дня и неописуемых волнений, повел Руднева в гардеробную госпожи.
Там они застали тревожно суетящуюся статную чернявую девушку с характерными чертами жителей Эллады.
Золотцев заговорил с ней по-французски, пояснив Рудневу, что это горничная их яснословия, что она гречанка и по-русски ни слова не разумеет. Взгляд темных миндалевидных глаз служанки был словно у испуганной лани, и она затравлено переводила его с фамильяра на Дмитрия Николаевича, невпопад бормоча: «Oui, monsieur…» (фр. Да, господин.)
Иннокентий Федорович пустился в какое-то избыточное несвязное объяснение, что, дескать, вот господин Руднев, который проявляет особое участие и проводит разбирательство произошедшего с их яснословием прискорбного происшествия и все в том же духе, так что Дмитрий Николаевич не выдержал, перебил его и потребовал показать ему дорожное платье, в котором мадмуазель Флора была накануне.
Горничная потупила взгляд и ответила, что платье не вычищено, и что застежка на поясе порвалась, и что в таком виде его не пристало демонстрировать незнакомому господину, и Дмитрию Николаевичу пришлось повторить свою просьбу куда как более настойчивым тоном. Гречанка мгновенье в нерешительности смотрела на него, а после достала из угла гардеробной означенное платье.
– Voilà! (здесь фр. Вот, пожалуйста!) – произнесла она едва ли не с вызовом, враждебно сверкая на Руднева темными корундовыми глазами.
Дмитрий Николаевич внимательно осмотрел
