Ларивону, чтоб позвал Ефимию.
– Пусть Марфа во сто глаз зрит за ней да чтоб к Веденейке на дух не пускала. Глядите! – погрозил посохом Ларивону и вышел на берег Ишима, где и дождался невестки, давно подозреваемой в тайном еретичестве и в сговоре со становищем Юсковых.
Ефимия подошла и глаза в землю: не ей говорить первое слово. Старец долго молчал, глядел на другой берег Ишима. Вскинул глаза на невестку. Ух, до чего же чернущие глаза у искусительницы! Дна не увидишь, сокровенной тайны на крючок слова не выудишь; хитрость на хитрость метать надо.
– Што барин? – спросил. – Полегчало?
– Худо барину, батюшка, – скорбно ответила Ефимия, глядя себе под ноги. – Огнем-пламенем пышет; реченье бредовое. Взваром травы пою, а более ничего в рот не берет.
Филарет подумал.
– Реченье, глаголешь? Слова слышала?
– Слышала, батюшка. Про восстанье говорит, про расправу царскую. Кровавым венценосцем царя называет.
– Глаголь правду! – насторожился старец. – Что узрилась в землю? Не в ногах правда, на небеси.
Ефимия вскинула глаза на старца – черные-черные и ясные, без единой тучки.
Старец сдался:
– Оно так: царь – кровавый венценосец. Праведное слово барин глаголет. Вразумит Господь – с нами будет. Нашу веру примет. Али не примет?
– Не ведаю, батюшка.
– И то! – хмыкнул старец. – Какая болесть у барина? Не ведаешь?
– По всем приметам тиф или черная холера. При тифе в такой жар кидает болящего…
– Осподи помилуй! – испугался старик и будто ростом стал ниже. – Ежли хворь на общину перекинется – сколь людей сгинет!
– Я сказала Ларивону…
– Ларивону!.. Мне ведать надо, не Ларивону. Господи помилуй, беда грядет! Беда! – Минуту помолчав, собравшись с думами, наказал: – Покель барин хворый – с ним будь неотступно.
– Со щепотником-то! Помилосердствуйте, батюшка!
– Молчай, когда я глагол держу! Не со щепотником, а с болящим без памяти. Неотступно будь с ним. Во общину не хаживай – хворь по праведникам не носи, слышь? Батогами бить буду. И к Марфе глаз не кажи, и к моленной близко не подходи. Ежли барин подымется – моленье будет; грех сымем с тебя, и ты очистишься. Еду какую надо – Юсковы подносить будут в твою избу.
У Ефимии будто потемнели глаза.
– Али жалкуешь Юсково становище?
– У меня есть свое становище, батюшка.
– Такоже. Да в глазах у те узрил сейчас два становища, а понять не могу, которое тебе дороже.
– Всех людей жалею, батюшка…
– Ладно! Сполняй мою волю, – отпустил старец невестку и сам подался проведать многочисленных пустынников-верижников с ружьями, без которых немыслимо было бы удержать подобную крепость, какую учредили когда-то
