как огромный котел, заполненный до отказа всем необходимым и подвешенный над огнем. От удара под Боже по всей стране покачнулась уверенность в несокрушимости англичан. Юго-западные провинции и многие города в центре и на севере завозились, активно укрепляясь и созывая ополчения из горожан, а местности, где английское господство, вроде бы, уже установилось, начали проявлять недовольство. Армия дофина разрасталась. Десятитысячное войско, оснащённое даже артиллерией, словно просыпаясь и осматриваясь, медленно, но верно, начало движение по стране, не столько пока отвоёвывая, сколько присоединяя.
Появилось даже новое слово «дофинист», широко используемое хронистами, в основном противной стороны, но само его появление говорило уже о многом.
В Пуатье, на радостях, организовали масштабные празднества. Очень довольная течением дел мадам Иоланда на них не поскупилась, говоря, что победитель должен уметь праздновать победу. И была, по её же собственным словам, вознаграждена за свою щедрость в превосходной степени, имея в виду тот день, когда на рыцарском турнире, где собралась в полном составе вся преданная дофину знать, к подножию именно её трибуны был брошен захваченный штандарт герцога Кларенса. А сам дофин появился верхом на подаренном ей жеребце, взяв на седло впереди себя её малолетнего Шарля и, склоняя копье перед трибуной герцогини, громко крикнул:
– Ваши сыновья приветствуют вас, матушка!
Но, увы, даже праздники, знаменующие удачное начало, когда-то кончаются.
Кровь убитого Кларенса взывала к отмщению, и его брату Монмуту было уже не до мирной величавости. Оставив в Лондоне беременную «французскую» жену, английский король переориентировал подготовку крестового похода и вернулся во Францию со свежей, тридцатитысячной армией, настроенный решительней, чем когда-либо.
– Вот теперь я зол, – сказал он герцогу Бэдфордскому и Филиппу Бургундскому, которые выехали ему навстречу.
Пышный приём в Бове, на котором настоял секретарь Монмута и Бовесский епископ Пьер Кошон, прошёл довольно мрачно, если не сказать, траурно, под угрюмым взглядом английского короля. Ни танцы, ни угощения не могли отвлечь Монмута от тяжёлых раздумий.
Он так желал оставаться в глазах Европы непобедимым монархом-праведником, которого направляет сам Господь! Так надеялся, что, покончив с войной юридически, очень скоро докажет всем абсолютную незыблемость своих прав фактическим её прекращением. Так мечтал, что короны Франции и Англии скоро упокоятся с вечным миром на одной его голове…
Но глупый дофин не захотел благоразумно признать поражение и сбежать куда-нибудь в Испанию или в Арагон к родственникам этой своей, так называемой «матушки». Он бунтовал, заставляя бросать против себя силы, набранные по гарнизонам Нормандии и Фландрии, а ведь те тоже не так давно завоеваны, и сами требуют повышенного внимания…
Ах, как было бы хорошо, если б этот жалкий безумец Шарль
