в ушах, а вот что я ответил – не помню. Наверное, что-то положительное, иначе почему бы мы действительно стали играть вместе?
Это была странная группа. Первые месяца два мы вообще не встречались лицом к лицу, но каждый Божий день созванивались по три-четыре раза в сутки. Учитывая, что я ещё вел активную личную жизнь, телефон у меня вообще никогда не остывал.
Дело в том, что я жил почти в центре – на Прыговой, а Бодров – в отдалённом районе Парадное. Между этими столичными районами – примерно тринадцать километров по прямой (по улицам больше, прямой дороги нет). Тогда в Парадном ещё не было метро, и поездка туда, на трёх перекладных, была серьёзным поступком, вроде Бодровольного коммунистического субботника: хочешь, не хочешь, а часа три-четыре отдай дяде.
Поэтому мы репетировали по телефону. Бодров пел мне песни под гитару в телефон, и Бог ты мой, как же круто, мощно, энергично, совершенно они слышались в чёрной бакелитовой трубке моего старенького (ещё с буквами на диске) телефонного аппарата! Никогда в жизни, ни при каких аранжировках, музыкантах и аппаратуре, не удавалось нам сыграть всё это столь же классно или хотя бы приблизиться к этому телефонному совершенству, слышал которое я один (да, может, ещё тот безвестный лейтенант Откуда Надо, который в порядке выборочного контроля походя переключался на нашу линию). Потом мы начинали делать аранжировку, то есть подбирать партию баса. Делалось это так: Бодров играл гармоническую сетку (то есть аккорды песни), прижав к уху трубку плечом; я же, точно таким же образом прижимаясь к трубке, ещё и натягивал что есть силы шнур, ведущий от трубки к аппарату. Слава Богу, был он прямой, а не витой, как у более поздних моделей! Зачем надо было его натягивать? А вот зачем: он касался обратной стороны грифа моей бас-гитары, я дёргал за струны, механический резонанс через натянутый шнур проникал в микрофон трубки, и мы оба – и Бодров, и я – отлично слышали в телефоне оба инструмента: и его гитару, и мой бас!
Таким образом – по телефону – мы довольно быстро сделали репертуар объёмом песен в тридцать-сорок. Таким же образом мы нашли и название для группы: я по телефону зачитывал Бодрову бесконечный, позиций из ста, список разных бессмысленных сочетаний из двух-трёх слов (однословные названия мы отвергали принципиально, как не крутые). В этом списке месте эдак на сороковом мелькнуло сочетание «Конкретный Ужас». Выслушав ещё два или три, Бодров сказал: «Стоп! Отмотай назад…» Так мы обрели имя.
Нужен был по крайней мере ещё барабанщик. А это означало, что пора от виртуальных репетиций переходить к настоящим. И тут во весь рост встала проблема: где?
Барабанщиков со своими барабанами тогда было очень мало, во всяком случае – в нашей возрастной категории. Но это как раз не было проблемой. В старой школе Бодрова хранились его собственные барабаны, на который он играл в своё время в школьной группе, а потом, став там «свободным вокалистом», давал играть новому барабанщику. Но по разным причинам репетировать там,
