по тесным комнаткам, рассказывала о жизни и творчестве писателя, о рассказе «Неприятность» и самой большой неприятности – смерти брата Николая, художника, больного чахоткой.
«Это тяжело подействовало на Антона Павловича. Он уехал в Ялту, но всю жизнь, всю свою жизнь, скучал по Луке».
Полина Леонтьевна стояла так близко, щекотала дыханием, пахла землей и листвой. Не отступала, не отстранялась, когда Дурманов напирал. Она знала, что молодой белоухий Антон Павлович, нарисованный Николаем Павловичем, не смотрит – отвернулся.
А на улице сыпалась осень. Золото стекало с осин на ивы и дальше – в воду. Кленовые веники над дорогой накалялись, краснели, багровели…
«Не слишком ли быстро?»
«Да, время летит…»
Зато в детстве оно тянулось, как жевательная резинка. Турецкие «Финал-90» или «Турбо» со вкусом автомобильных покрышек. Дурманов помнил, как болели скулы. Но он не останавливался – работал челюстями, множил вкладыши и ждал того дня, когда сможет жениться на русской литературе…
Мечта стыдливой любви, надежды милые черты… С каждым классом всё четче и смелее. И ничего, что учительница вышла за другого. Дурманов разворачивал очередной «Финал-90» (или уже «Финал-92»), засовывал вкладыш с дредастым Гуллитом (или солнцеголовым Вальдеррамой) под обложку тетради, а твердую, крохкую жвачку за щеку. Медленно разжевывал, постепенно смачивая слюной. Он знал, что после школы всё изменится.
«А помнишь, кто виновен в гибели вишневого сада?»
Дурманов помнил, как получил двойку за это сочинение. Помнил, как свалился взглядом за вырез платья, как узрел вершину её айсберга. Долгое время он чувствовал себя «Титаником» на дне Атлантики.
«Ты знаешь, что здесь Чехов задумал „Вишневый сад“? Что в пьесе описана усадьба Линтваревых?»
Обшарпанное дырявое здание качалось на янтарных шелестящих волнах, которые выкатывались из одичалого фруктового сада.
Улица Чехова вела вдоль берега – к жилищу Полины Леонтьевны. Неприметный маленький дворик, увитый плющом и виноградом. Старая черепичная крыша, столярные окна…
«Извини, у меня не прибрано…»
Чисто и уютно… Электрочайник, чай в пакетиках, чайное печенье. На стене выцветший плакат – летучие голландцы: Гуллит, Райкард, ван Бастен. Чемпионы Европы восемьдесят восьмого года.
«В финале отец болел против наших. Он не любил Советский Союз».
«Зря. Сильная была сборная…»
Неловкая пауза, затем – как с цепи… Кубарем в спальню, на широкую кровать. Над головой украинский импрессионизм – пасека, бородатый дед читает в тени газету… Почему-то на коленях…
«Это Онацкий…»
«Кто?..»
«Был руководителем нашего художественного музея, потом – расс… Помоги расстегнуть».
Это случалось раньше, мужа-сопроматчика
