имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? нет ли окольного пути, который привёл бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и, право, не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он неладен) нашей свадьбе не бывать».
Пушкин разворачивал географическую карту и смотрел: нельзя ли объехать карантины стороной – с севера, например, «через Кяхту или через Архангельск? – делился он этим планом с Натали и даже улыбался: – Дело в том, что для друга семь вёрст не крюк…»
От неё письмо пришло только в конце октября. Оно обрадовало: «…В чумное время… рад письму проколотому: знаешь, что по крайней мере жив, и то хорошо».
Оно огорчило: «Во-первых, потому, что оно шло ровно 25 дней; 2) что вы первого октября были ещё в Москве, давно уже зачумлённой; 3) что вы не получили моих писем; 4) что письмо ваше короче было визитной карточки; 5) что вы на меня, видимо, сердитесь, между тем как я пренесчастное животное уж без того».
Затем пришло письмо от отца: Натали и 9 октября ещё оставалась в Москве.
Пушкин бросился в Лукоянов – взять свидетельство на проезд. Ему отказали – он же выбран попечителем по надзору за карантинами по его округу.
Пушкин взорвался: какое попечительство? Он же просил, чтобы с него сняли это поручение!
Чиновник развёл руками. Пушкин послал жалобу в Нижний Новгород. Ответ на неё мог прийти и через месяц. Пушкин махнул на всё рукой и решил ехать дальше.
Из Лукоянова он, как ни странно, без препятствий доехал до границы с Владимирской губернией. Карантинов не оказалось.
Первый встретился в Севаслейке. Смотритель, к удивлению, принял его благосклонно. Заверил, что дней через шесть выпустит, – решительный вид проезжающего подействовал на него. Заглянув в подорожную, переменил тон.
В письме к невесте это изложено так:
«– Вы не по казённой надобности изволите ехать? – Нет, по собственной самонужнейшей. – Так извольте ехать назад на другой тракт. Здесь не пропускают. – Давно ли? – Да уж около 3 недель. – И эти свиньи губернаторы не дают этого знать? – Мы не виноваты-с. – Не виноваты! а мне разве от этого легче!»
От Болдина до Севаслейки было более двухсот вёрст. Чиновник карантинного надзора подсказал: если бы у Пушкина имелось свидетельство о том, что он едет не из зачумлённого места, тогда бы его пропустили.
Пушкин вернулся в Лукоянов и попросил такую бумагу. Ему отказали. Местный предводитель дворянства трусил: ведь проситель проделал путь до Лукоянова от Болдина. «Что же делать?» – спросил Пушкин. «Напишите губернатору». – «Но ведь пройдёт время!» Предводитель пожал плечами.
Тут же в Лукоянове Пушкин написал в Нижний губернатору, а сам вернулся в Болдино. Что оставалось делать?
«Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь».
Он даже стал навещать соседей. В Апраксине и Чернавском, примерно в двадцати верстах от Болдина. Там жили милые люди. Впрочем, Чернавское он навещал в своих попытках вырваться из
