ез письменного разрешения владельцев авторских прав.
Шакалёнок
Не просила этого, не просила —
В каждой жиле жёсткая злая сила,
В каждом шаге зреет зерно побега,
Не умна,
Не красива,
Невыносима,
Ни родного ночлега, ни оберега,
Будто нету внутри ни твари, ни человека.
Не просила этого,
Не просила,
Не просила ни платьишка, ни дружка.
Не остры клыки,
Не тонка кишка.
Ни стыда? Ни совести? Полуправда,
Полуправда вымеска, межняка.
Не боли нутро, не дрожи рука
И покрепче забудь обо всём назавтра,
Лишь бы ноша была легка.
Не просила ни тварей, ни мертварей,
Ни чужого добра, ни родных корней,
Ни жемчужных бус, ни клинков калёных,
Ни полей зелёных —
не смей,
не смей.
Не суди, не стыди, не студи, не грей
Отмороженных,
Опалённых.
– А чего попросишь-то, шакалёнок?
Не добра, некрасива, невыносима…
Ох,
заткнуться,
уткнуться в тебя,
старшак.
Научиться взаправду плакать,
потом – дышать.
Не просила этого,
Не спросила:
Ну скажи, я достаточно хороша?
Неужели достаточно хороша?
Осьмушка
– Пенни? Пенелопа Уортон? Не бойся. Можешь не прятаться. Меня зовут Виктор Дрейк, я из управле…
Костлявый лютый зверь бросается на Дрейка из тёмного простенка, бьёт бестолково, но сильно и с отменной яростью. Дрейк с маху прикладывает зверя об стенку, ловит за худую пясть.
– Пенни!
Спутанные неопрятные волосы, тусклые, в рыжину. Прыщавое юное лицо – черты вполне человеческие, и всё же с некой раздражающей неправильностью. Бледные брови выламывает «домиком», губы жалко трясутся, и Пенни принимается скулить:
– Ы-ы-ы-ы-в-в-в-в-в-в…
С кем другим бы сработало. Дрейк видит и чует больше – и успешно уворачивается от быстрого пинка в колено. Ну что же, не хочешь по-хорошему…
Дом – давно заброшенная развалина – того и гляди обрадует проломом в гнилом полу или куском старой штукатурки с потолка, драться несподручно. Да только вот беда: пара лещей и встрясок отнюдь не могут образумить пойманное чудище, а только подзадоривают его злость. По сравнению с крупным и хорошо обученным всякому бою Дрейком Пенелопа Уортон – мелюзга. Но уж и лютости ей не занимать.
Виктор Дрейк не в восторге от того, что приходится причинять боль, но заломленное запястье наконец-то заставляет Пенни перестать.
– Да не враг я тебе, слышишь! – Дрейк проглатывает слово «тупица». – Вот!! Читай!
Неловко левой рукой доставать ксиву из правого кармана, а что поделаешь. Держит удостоверение перед лицемордочкой Пенни.
– Отдел нечеловеческих рас. – произносит она медленно, ломким подлеточьим голосом. – И при чём тут я.
– Сейчас я тебя выпущу, – говорит Дрейк. – Можешь уйти, гоняться не буду. Но можешь и послушать, что я скажу. Дело твоё. Ввернёшься полицейским – церемониться не будут.
– Ладно, – шмыгает носом Пенелопа Уортон. – Послушаю. Пусти.
Сидят на полу друг напротив друга – Дрейк устраивается поудобнее, расстёгивает куртку – больше не для себя старается, а чтобы вроде как внятнее показать свои мирные намерения. Пенни сидит, подобравшись – чтобы в любой момент вскочить.
– Давай так. Я начну рассказывать о тебе, а ты поправь, если ошибусь где-то. Или дополни, если сочтёшь нужным.
Пенелопа кивает, откидывает свесившиеся на глаза патлы.
– Родилась ты шестнадцать лет назад и сразу попала в переплёт, так.
– Синдром грёбаного Шмида, – хмыкает она. – Отклонения. Да вы сами видите. Неудивительно, что от меня сразу отказались.
– Кошкин глаз и прочее, – кивает Дрейк. – Однако ошибусь ли я, если скажу – при этом ты почти никогда всерьёз не болела?
– Ну… не чем все, – отвечает Пенни. Даже когда ветрянка ходила, а мне хоть бы хны. Или кишечная зараза тоже. Кашлять я притворялась пару раз, правда. Вши вот бывали. И какая-то хрень кожная.
– Ты
