и резкий, напугал Нори больше всего. Зубы впились в нижнюю губу.
Второй и третий удары были еще суровей. На юном теле Нори не было жира, способного приглушить их силу. Как всегда, Нори начала считать удары. Четыре. Пять. Шесть.
В спине зародилась глубокая боль. Сдерживать слезы было бесполезно. Нори позволила им пролиться со всей гордостью, на которую была способна. А вот скулеж она считала недопустимым. Даже если придется прогрызть губу насквозь, Нори наотрез отказывалась издать хоть звук. Десять. Одиннадцать. Двенадцать.
Сквозь грохот пульса в ушах Нори слышала, как от таких физических усилий бабушка тяжело задышала. Тринадцать. Четырнадцать.
На этом, кажется, наказание сочли достаточным. На мгновение они обе застыли. Ни одна не шелохнулась. Тишину нарушало лишь прерывистое дыхание.
Бабушка медленно опустила руку, тщательно оправила одеяние. Последовал взгляд: строгий, слегка извиняющийся; возможно, в нем даже мелькала капля жалости. Затем все сменилось вежливым безразличием.
Лишь услышав скрип ступенек, Нори позволила себе выпрямиться.
И наставал час третьего акта этой пьесы.
Боль в боку резко вспыхнула в ответ на движение, и Нори дернулась, будто ужаленная. Вдох. Выдох.
Она поднесла руку к лицу и бесцеремонно потерла его ладонью. Примерно через час Акико принесет теплое полотенце, а до тех пор лучше не сидеть. Следы на ягодицах и верхней части бедер исчезнут через несколько дней. Теперь, когда Нори осталась одна, боль дала о себе знать в полной мере. Словно обиженный, что про него все забыли, начал сжиматься желудок. Однако Нори стояла, высоко вскинув подбородок, и не издавала ни звука.
Она даже не знала, для кого сейчас исполняет эту роль.
Иногда Нори думала, что играет для невидимых глаз, которые – она могла поклясться! – бабушка вживила в стены. А иногда – что для Бога. Если Он увидит, полагала Нори, какая она храбрая даже наедине с собой, то дарует ей какое-нибудь чудо.
Нори осторожно сняла кимоно, чтобы остаться в хлопковом исподнем. Зная, что так поступать не следует, бросила его на полу. Акико уберет. Очевидно, Акико не из тех, кто отчитывается обо всех поступках – иначе ее, несомненно, пороли бы куда чаще.
Девочке хотелось верить, что Акико не испытывает ненависти к возложенной на нее задаче. Ухаживать за ублюдком, незаконнорожденной – работа, конечно, оскорбительная, зато не требующая особых усилий. Нори старалась облегчить участь бедной женщины как из послушания, так и из-за вины.
Нори медленно, так медленно, что сама себе показалась смехотворной, подошла к алтарю на противоположной стороне комнаты. В ее обязанности входило трижды в день молиться. Ей это нравилось.
Алтарь определенно был самой любимой собственностью Нори, хотя на самом деле ей не принадлежал, – очередная брошенная вещь матери. Обычный деревянный столик, покрытый бархатной тканью пурпурного цвета с отделанными золотой нитью краями. На нем стояло искусно сделанное серебряное распятие с парой свечей
