себя и свое знание немецкого языка. К тому же граф Гаан оказался «земляком» Кузнецова, он проживал в Кенигсберге.
Среди многочисленных секретных бумаг у пленных оказалась топографическая карта, на которой были детально нанесены все пути сообщения и средства связи гитлеровцев как на территории Украины и Польши, так и в самой Германии. Изучая эту ценную карту, Кузнецов обратил внимание на линию, смысл которой был ему неясен. Линия начиналась между селами Якушинцы и Стрижевка, в десяти километрах западнее города Винницы, и кончалась у Берлина.
Какая же связь между маленькими украинскими селами и столицей гитлеровской Германии?
Ни граф Гаан, ни имперский советник связи Райе долго не хотели отвечать на этот вопрос.
– Это государственная тайна, – заявил Гаан.
Но именно поэтому-то мы и интересовались линией Берлин – Якушинцы. Кузнецову пришлось допросить пленных как следует.
– Это многожильный подземный бронированный кабель, – сказал наконец Раис под упорным взглядом Кузнецова.
– Для чего он проложен?
– Он связывает Берлин с деревней Якушинцы.
– Это я вижу на карте. А почему именно с Якушинцами?
Пленные продолжали молчать.
– Там находится ставка фюрера, – процедил имперский советник.
– Когда проложен подземный кабель?
– Месяц назад.
– Кто его прокладывал?
– Русские. Военнопленные.
– Русским военнопленным доверили тайну местонахождения ставки Гитлера?
– Их обезопасили.
– Что вы имеете в виду? Пленные молчали.
– Что вы имеете в виду? – повторил Кузнецов, меняясь в лице. – Их уничтожили?
Пленные продолжали молчать.
– Сколько их было?
– Военнопленных? – пробормотал Гаан. – Двенадцать тысяч.
– И все двенадцать тысяч…
– Но это же гестапо.
– Двенадцать тысяч человек!
– Это гестапо! – твердили фашисты.
Кузнецов был по натуре человеком сдержанным. Я не помнил случая, чтобы он нервничал, повышал голос, давал волю своему негодованию. Но тут он не выдержал. Все, что постепенно накапливалось в его душе, вырвалось наружу неукротимым желанием мести, стремлением самому, своими руками, физически уничтожать извергов.
С этого дня просьбы Кузнецова об отправке его в Ровно стали еще настойчивее.
– Я готов, – доказывал он. – Видите, вот у этих двух гитлеровцев не возникло даже сомнения в том, что я немец.
В самом деле, история с Гааном и Райсом послужила прекрасной проверкой готовности Кузнецова. Язык он знал действительно в совершенстве и так же в совершенстве усвоил манеры состоятельного отпрыска прусской юнкерской семьи, привилегированного офицера.
Что касается языка, то Кузнецов вообще был прирожденным лингвистом. До прибытия
