давно я гражданским считаюсь,Цепь житейских препятствий грызу,
Но при этом всегда вспоминаю
Ту дубину и ту полосу!
На вечерней прогулке
В небе звёзды загораются,
Воздух свеж, легко дышать.
С песней рота отправляется
Перед отдыхом гулять.
Старшина привычно ратует:
«Добры молодцы, споём?»
Запевалы, шаг печатая,
Запевают, но о чём?
Мы из «Ласточки-касатки»,
«Солнце брызни», «Караван»
В установленном порядке
Бьём подошвами слова.
И без пафоса, понурые,
Кое-как терзаем тишь.
Горло рвут комоды хмурые —
С ними разве промолчишь!
Но однажды, скукой взбешенный,
Старшину вгоняя в жар,
Вовка в ногу бросил песенный
Наш родной репертуар.
Мы его под струны звонкие
Меж собой любили петь,
Им с любимыми девчонками
В увольненьях души греть.
В нём: курсант с единой меркою —
Он «И Папа, и Султан»,
«Чайный домик с бомбаньеркою»
И «Суровый капитан!».
Всё, что в нём было заложено,
Чем встревожена душа,
Рота выдала восторженно
Под чеканно-твёрдый шаг.
Подъём
По утрам подъём жестокий,
Словно рухнувший ледник,
Нарушает сон глубокий
Под старшинский грозный крик!
И, проснувшись, в озлобленьи,
С полузаспанным лицом
Сядешь в сонном отупленьи
На кровати мертвецом;
И сидишь, согнувши спину,
Ноги в «гады»[4] опустив,
Тянешь время, как резину,
Пять минут добрать решив.
Целый взвод к кроватям жмётся,
Продолжая сидя спать!
Старшина из кожи рвётся,
Всех пытаясь растолкать.
«Приготовиться к зарядке!» —
Вдруг команда прозвучит,
И, проснувшись, в беспорядке
Целый взвод в гальюн[5] спешит…
Построеньем на зарядку
Возмущённый без границ,
Старшина в свою тетрадку
Занесёт проспавших лиц.
И затем идёт грозою
На гальюнщиков и сонь —
Тут дрожит стальной струною
«Анархический уклон!»
Но едва порывы гнева
Оставляют старшину,
Снова прежняя система,
Снова предпочтенье сну!
Самоволка
Я не теряю время зря —
Готова форма синяя,
Блестят резные якоря
И дисциплинка[6] стильная.
В казарме месяц я копчусь,
Тоска – невыносимая,
К любимой нынче прикачу,
Ты жди меня, любимая!
Весь месяц в робе[7] проторчал
На
