и утянул за собой на ковер, обездвиживая в ворохе одеял и подушек. Пока я пыталась пнуть его снова, снова и снова, исторгая невнятный душераздирающий вопль, он только смотрел сверху вниз, будто и впрямь не понимал, что собственноручно сжег все мосты за собой, не оставив пути к отступлению.
Коул ласково погладил мой порез выше запястья, который останется там нетленным и вечным, даже когда Коул погибнет, как погибли все те, кто был до него, оставив точно такие же шрамы на телах тысячи ведьм.
– Я твой атташе, – произнес Коул по слогам и начал то, от чего мне вдруг захотелось зайтись чудовищным криком: – Ветер последует к устам твоим, когда станет нечем дышать. И солнце последует за тенью твоей, когда перестанешь видеть. И пламя последует впереди тебя, когда враги захотят навредить. Я же есть и ветер, и солнце, и пламя – я тоже последую за тобой.
Я знала, что он лишь повторяет слова клятвы, уже произнесенной в лесу, и что сейчас они не несут в себе силы. Просто красивый набор фраз, но слышать это из его уст все равно было невыносимо. Внутри что-то надломилось. Коул сиял, счастливый, а я плакала от бессилия.
– Это я во всем виновата, – забормотала я, вертя головой. – Ты не должен был узнать клятву… Не должен был!
Коул поджал губы и наклонился, припадая к моему лбу своим, как к иконе. В какой-то момент руки обмякли, и, перестав сопротивляться, я безвольно вытянулась на полу. Он смотрел мне в глаза так, как он не мог смотреть никогда до этого – прямо, открыто и бесстрашно. Теперь ему не было больно – глубокая проплешина той незаслуженной боли разгладилась, обратившись в мощь, которую он долгие годы душил лекарствами и психотерапией. Больше никаких следов болезни – ныне лишь первозданный охотничий дар, который разрушил его старые оковы и создал новые.
– И звезды будут там, где ты будешь, – прошептал он мне в губы. – И я буду как эти звезды. Мой свет – моя охота. Моя охота – охота на врагов твоих. Звезды перегорят, но я не есть звезды. Я, Коул Гастингс из Бёрлингтона, клянусь веять, светить и пылать для Одри Дефо из ковена Шамплейн. Я твой атташе с этого вздоха и до последнего.
И он вздохнул полной грудью.
Я подалась к нему и поцеловала пропорционально той боли, что топила меня, как море. Но Коул чувствовал только восторг и радость – и эти эмоции передались мне. Я постаралась убедить себя в этом, чтобы не признавать: я всегда была слишком эгоистична, чтобы не желать связать себя с Коулом. Моя радость – только моя, а не наша.
Коул сорвал с меня рубашку следом за своей водолазкой. Мои пальцы взялись за ремень его штанов, но не слушались. Тогда Коул расстегнул его сам и, избавив меня от прочего белья, втиснулся между моих сжатых коленей. Ему потребовалась секунда, чтобы раздеть нас до конца. Я вздрогнула, когда низ живота наполнил человеческий жар, и сомкнула зубы на его шее там же, где целовала до этого.
На несколько мгновений Коул застыл, нависая сверху. Его дыхание, тяжелое и грудное, обжигало мне подбородок. Он разглядывал меня,
