за шею.
– Ты мне тоже нравишься. Правда!
Земля ушла у них из-под ног. И они словно улетели, кружась среди редких снежинок, падающих прямо из ночного неба, освещаемые желтыми редкими фонарями…
И вот день позади. Станция Ружомберка встретила Владислава снова диким шумом. Он буквально пробивался сквозь толпу молодых, пьяных, разнузданных людей. Всюду летели пивные бутылки. Рёв, смех, вопли!
«Новобранцы!»[33] – сообразил Тимофеев.
Лица защитников Чехословацкого Отечества не выглядели забитыми и погруженными в печаль, как это обычно бывало у наших новобранцев. Они были радостны и пьяны. И учиняли вокруг какое-то беспредельное хулиганство, что вызывало где-то внутри советского лейтенанта, привыкшего к порядку, порывы возмущения и благородного гнева. Однако сейчас душа его была заполнена другим – чудесными воспоминаниями о недавней встрече, тепло которой он всё ещё ощущал на своих губах. Он поправил шапку, одёрнул куртку и пошагал прочь от этой шумной, весёлой, разнузданной до мерзости, орущей толпы хулиганствующих словацких призывников…
2.14 (88.11.10) К стенке!
Ноябрь 1988 г. Ружомберок
За казармой третьего батальона
Ночь. Мокрая в ночном инее пожухлая трава. Туман. Слева – обратная сторона казармы третьего батальона. Справа – бетонная стена, отделяющая серую территорию полка от внешнего красочного мира. За стеной был слышен шум моторов проносящихся по виадуку машин.
– Солдат! Живо к стене! – Несветайло поднял ствол АК-74.
– Товарищ капитан, не дурите!.. Я не верю! Да вы не сможете! Да у вас нет права! Вас же посадят! – рядовой Разорёнкин с надменной гордостью смотрел в глаза офицера.
Несветайло ткнул солдата стволом в живот, передернул затвор. Жесткий тычок и последовавший безальтернативный лязг железа заставили солдата встрепенуться. Патрон сидел в патроннике, готовый в любой миг выплюнуть конус свинцовой пули в медном одеянии с чёрной титановой сердцевиной прямо в грудь упрямого гордеца. Тот побелел. Надменная улыбка сошла с его губ.
– Товарищ капитан! Не нада дурить!
– Нада, товарищ Разорёнкин, нада! Это чтобы другим неповадно было! – Несветайло прицелился.
– Вас посадят же! – повторил солдат.
– Пусть меня посадят потом. Мне пофиг: щас в Союзе бардак, а у меня руки «волосатые»[34] аж по самые плечи и меня оправдают! Так что ты не ссы! Я тебя пристрелю как бешеного пса! И года не пройдёт, как я уже буду на свободе! В армии мне всё равно карьеры не видать. Уволят – и слава богу! А то мне здесь уже всё осточертело, и прежде всего ты, Розорёнкин! Понял меня?
Глаза рядового Разорёнкина забегали растерянно, между неверием в возможность происходящего с ним в эту минуту и с всё больше и больше нарастающей верой в самый тяжкий исход…
– Будешь раскаиваться? Последний раз спрашиваю?!
Утром поезд – с дембелями. Под ночь – с молодыми. Циркуляция солдат в окружающей среде! Один день – и всё! Поразительно. Невероятно.
Имеющие «блат»
