делам такого ограничения не предусматривалось. Более того, разрешалось принимать доносы у приговоренных к смертной казни. Так, Фрол Разин, выведенный к месту казни вместе со своим братом Степаном Разиным, вождем крестьянской войны 1670–1671 гг., сказал за собой «слово и дело». Казнь была отложена, а на допросе Фрол «поведал о том, что его брат, Степан, запрятал в засмоленный кувшин воровские письма» и закопал его «на острову реки Дону на урочище, на Прорве, под вербою». Эту вербу безуспешно искали шесть лет, после чего Фрол был казнен.
Для подданных Московского государства, или, выражаясь языком того времени, «холопов великого государя», донос был гражданской обязанностью. Недонесение каралось самым строгим образом. В Уложении 1649 г. говорилось, что если кто-нибудь узнает о злом умысле против царя или бунте, «а государю и его государевым боярам и ближним людям и в городах воеводам и приказным людям про то не известит… и его за то казнить смертию без всякой пощады». Наряду с угрозами действовала система поощрения. Дворянин или служилый человек мог получить в награду поместье осужденного. Например, в 1663 г. некий Сенька Пушечников за удачный донос на соседа получил половину его имения. Соседа сослали, но Пушечников не успокоился и послал новый донос. Однако на сей раз обвиненному удалось доказать, что Сенька просто позарился на другую половину поместья.
Вместе с тем ремесло доносчика было опасным. Чтобы доказать правильность своего сообщения, он должен был пройти через тяжкие испытания. Недаром сложилась поговорка: «Доносчику – первый кнут». Для сохранения тайны следствия его тотчас же брали, заключали в тюрьму. Если участников дела требовали в столицу, то обвинителя и обвиняемых везли «в железах», порой скованных одной цепью. Когда расследование заходило в тупик, пребывание под стражей растягивалось на длительный срок.
Чрезвычайно опасно было попасть в разряд ложных доносчиков («затейных изветчиков», по терминологии того времени). «Слово и дело» имело волшебную силу. Стоило прозвучать этим словам, как все замирало. Для многих людей крикнуть «слово и дело» было единственным способом привлечь внимание к своим бедам. Поэтому после взятия под стражу зачастую выяснялось, что «слово и дело» кричали «избывая побои», «без памяти», «хмельным обычаем». В этом случае затейного изветчика нещадно пороли и освобождали из тюрьмы, что вообще-то считалось довольно счастливым исходом. Совсем другой оборот принимали события, когда доносчик настаивал на своем сообщении и называл чьи-то имена. Подозреваемых немедленно арестовывали. Как правило, задерживали и всех свидетелей. Между прочим, если донос подтверждался, свидетели превращались в обвиняемых, так как, зная о государственном преступлении, не сообщили о нем сами.
Всеобщий страх перед «словом и делом» объяснялся тем, что эта формула была очень растяжимой. Под нее можно было подвести любой поступок. В случае нездоровья особы царской крови какого-нибудь постороннего человека могли
