мужчина. Сквозь щель возраст не угадывался, но Петр Алексеевич предположил, что ему не больше сорока. Настораживал только третий гость. Остроносый, с длинной бородой и смуглой кожей. Появившись в комнате, он впился глазами в писателя и не сводил их, даже когда сел за стол.
– Надеюсь, все понимают, что наш сеанс запрещен православной церковью? – мрачно спросил Николас.
Гости молча кивнули. Даже остроносый.
– Тогда медлить не будем и начнем, – сказал Николас и раскинул руки в стороны.
Гости расселись так, что Петр Алексеевич видел перед собой спину старушки. Напротив нее сидел писатель. Круглолицый занял стул справа, а остроносый слева. Весьма удачно, подумал редактор, но мысль тут же погасла. Воздуха катастрофически не хватало. Тот, что поступал за короткий вдох, тут же выдыхался. Легкие в груди горели, мышцы живота тоже. Совсем непривычное положение для главного редактора. Понедельник, что с него взять?
– Сегодня мы установим связь с духом Федора Степановича, погибшего супруга Авдотьи Павловны. – Николас говорил громко. Глаза его были закрыты, а лицо вздернуто к потолку.
– Федор Степанович, если дух ваш свободен, то явите себя, – продолжил писатель, не глядя на своих гостей.
Петр Алексеевич же, наоборот, следил за ними не моргая. От неожиданности происходящего он совсем позабыл про дыхание. Все свое внимание сосредоточил на писателе.
– Явите же себя и воспользуйтесь моим телом, как куклой пользуется чревовещатель. Говорите моим ртом, смотрите моими глазами, слушайте моими ушами. – Голос Николаса стал тише.
Рефлексы жили по-своему, а потому независимо от желания Петра Алексеевича его рот открылся и наполнил легкие живительным кислородом. Вместе с этим наполнился и живот, и дверь со скрипом приоткрылась.
Старушка взвизгнула, но быстро собралась. Остроносый метнул взгляд в сторону шкафа. Николас нехотя приоткрыл глаз, посмотрел на дверцу. После чего вернулся в начальное положение.
– Он здесь, – бесстрастно сказал Николас, вернув все внимание на себя.
По широкому лбу Петра Алексеевича бежал пот. Отдельные капельки щекотали в области носа и левого глаза, но он боялся пошевелиться. Впервые за несколько лет он пришел к мнению, что живот можно чуточку убрать.
Внимание вернулось к писателю. Теперь его тело била дрожь, а зрачки в открытых глазах закатились. Он что-то бормотал, пока не пришел в себя. Однако собой быть перестал. Его хмурое лицо обрело умиротворенный вид, глаза широко раскрылись, а лицо растянулось в улыбке. Смотрел он на старушку.
– Сударыня моя, – не своим голосом заговорил писатель. – Авдотья Павловна, дорогая, как же я рад вас видеть.
Старушка что-то смущенно ответила и приложила к лицу белый платок. Николас повернулся к круглолицему.
– Братец, и ты здесь, вот же радость какая, представляешь, тут и мать встретил нашу, и отца. Правда, даже в раю он не перестал ворчать. – Улыбка стала шире.
Круглолицый
