пригодится?
Мирра не ответила, не хотела поддакивать.
Она забрала у него пленку, просмотрела сама. Чертов Клобуков был прав. Только один негатив получился годным – из сегодняшних. Четыре головы, не поймешь чьи.
– Валяйте, печатайте эту.
Когда на бумаге проступило изображение, поняла, кто это. На фоне стены Мишка Котов, Ленка Федотова и Анфиса Гриб, плюс затесался третьекурсник Арик, как его, Лившиц, у него с Анфиской роман.
– Четыре штуки печатайте, – сказала Мирра. – Нет, пять. Одну себе оставлю.
Снимки такого хорошего качества у нее – что правда, то правда – получались редко.
Где-то забили часы и долго не смолкали. Раздался нестройный вопль «Ура-а-а!!!».
– Новый год… – Клобуков обернулся на дверь. В голосе звучало то ли удивление, то ли грусть. – Когда-то я считал его важным праздником, на втором месте после дня рождения. А сейчас ни того, ни другого не отмечаю… В старые времена на новый год все пили вино, загадывали желания. И друг другу что-то желали. Подарки дарили… Самому себе, разве, подарить что-нибудь? – Разговаривал с собой, будто Мирры рядом нет. Но вот взглянул на нее – удостоил. – Раз уж получилось, пятикурсница Носик, что мы встречаем новый тысяча девятьсот двадцать шестой год вдвоем, давайте я вам чего-нибудь пожелаю. Что прикажете?
– А что желали в ваши старые времена девушке? – язвительно спросила она. – Жениха хорошего?
Ассистент развел руками:
– Любви. Счастья. Чего-нибудь такого. Годится?
– Любви мне желать не надо. Сама управлюсь. Со счастьем тоже сама разберусь.
Она забрала из сушилки готовые снимки, завернула в газету.
– Тогда просто пожелаю всего хорошего, – слегка поклонился Клобуков.
Хорошего он желает, как же. Их бы с Логиновым воля, загнали бы таких вроде Мирры назад, в черту оседлости.
Вышла из лаборатории, стукнув дверью. Для интеллигента этого она все равно хамка, пускай такой и остается. Ни «спасибо» не сказала, ни «до свидания». «Спасибо» значит «спаси бог», а бога нету. Свидание с Клобуковым Мирре тоже было не нужно.
(Из клетчатой тетради)
Altera pars
В определенный момент своего исторического исследования я вдруг понял, что всё время получаю сведения лишь с одной стороны – мужской. О любви или Любви рассуждают и теоретизируют только мужчины, которых, естественно, занимает прежде всего собственная роль и собственная позиция в процессе, вообще-то предназначенном для двух участников. Из-за жестко патриархальной структуры общества, существовавшей на протяжении всего описываемого периода, женщина была фактически лишена права голоса, и мы можем получить представление о том, что думал о Любви противоположный пол, почти исключительно из пересказа нарраторов-мужчин.
Вместе с тем
