жена гуляет по набережной с коляской, и я так же знаю, что и его посещают такие мысли. У Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, и тот её съел, медленно и жадно чавкая, под вопли бедняги Маршалла. Свой первый шаг к яме он уже сделал. Плавает Том теперь намного медленней, а значит у него больше шансов вызвать недовольство. Хочет ли он такой же участи жене и ребёнку? Вряд ли.
И я не хочу. Но вдруг однажды тоска окажется сильнее меня?
Два года спустя
Вой ветра и грохот океанских валов, разбивающихся о скалы заглушили тихий плеск воды под босыми ногами. Не лязгнул ключ в замке, потому что в Мангерсте чужие не ходят, а своих не боятся. Не скрипнули петли, смазанные хозяйственным Роем Броди. Не треснули половицы, известные мне наперечёт. Я осторожно вытащил из сундука со старым тряпьём свою прохудившуюся рубаху, вытерся и сунул на дно.
В небольшом справном домике пахло жареной рыбой и сушёным сорго. На вымытом и натёртом воском полу лежали чистенькие половики, а дверные косяки сияли свежей белой краской.
Я прикрыл за собой дверь и стянул с вешалки прорезиненный макинтош Роя, моего зятя. Осторожно, не наступая на скрипящие половицы, я подошёл к спальне. Родной дом рождал странные чувства: будто сменились хозяева, и я крадусь по до боли знакомым комнатам, обжитым чужими людьми.
В кровати моя дочь Шинейд разметала по подушке роскошные медные волосы, её пышная грудь под тонким кружевом ночной сорочки поднималась и опадала в такт дыханию. Спала одна, значит зять уехал в Сторновей и застрял там из-за непогоды. Нализался, небось, «Берсеркера» и тискает единственную портовую шлюху на весь городишко, страшную, как всё моё нынешнее существование. Да и чёрт с ним, не мне морали читать. На всякий случай я подпер дверь шваброй и двинулся на цыпочках дальше, мимо кухни, в маленькую комнатку в другом конце дома.
Я аккуратно приоткрыл дверь, смазанные петли не скрипнули. Не всегда хорошо быть таким хозяйственным, как Рой. Шонни, мальчик мой Шонни, спал в своей кровати. Он вытянулся, повзрослел, ему уже двенадцать. Я присел рядом на стул. Когда-то Шинейд читала ему сказки перед сном, ребёнок вырос, и уже давно читает сам, а стул возле его кровати так и стоит.
Задержав дыхание, я склонился над ним, услышал, как мерно бьётся его сердце, как тихо сопит его вздёрнутый носик. Протянул руку, чтобы коснуться волос, и удержался. Я не хотел его будить. Тёмно-русые волосы он унаследовал от Дага, а лицом был удивительно похож на меня в его возрасте. Ох, сколько женских слёз прольётся на наших островах, когда он подрастёт. Если подрастёт…
Я откинулся на спинку и посмотрел в окно. Рваные тучи неслись по небу, то открывая, то снова пряча диск луны. Её свет освещал моё лицо, оставляя всё, что ниже кончика носа в тени. Во мне многое изменилось с того проклятого дня, когда я очнулся на дне. Например, я начал чувствовать свет. Лунный – спокойный, он похож на нежное касание первого весеннего солнца, каким я его помню. Сейчас от такого касания кожа горит огнём, и от боли
