языками. Потом посовещались, и давешний гулаговский ветеран, выставив свою жидковолосую седенькую бородёнку, с видом торжественного парламентёра выступил вперёд:
– Каросий, осень каросий поединка. Пусть великий мастер Дзе будет насим насяльника.
Однако Скрыбочкин к этому моменту только вошёл в злость и хотел новой драки. Оттого он, не говоря ни слова, опустился наземь и наступил коленями себе на ладони, чтобы не ударить ещё кого-нибудь без вины виноватого.
Благодарные зрители сочли его движение за необходимый ритуал. И тоже в знак уважения опустились на колени, взявшись руками за ноги.
Прошло несколько минут, прежде чем Скрыбочкин не охолонул сердцем. Тогда он наконец встал в полный рост. Окинул жалостливым взглядом чемпиона Карибского бассейна, продолжавшего портить клумбу своей неподвижной фигурой, похожей на бесхозную кучу тряпья с выглядывавшей из-под неё головой и растабаренными в разные стороны конечностями. А затем потряс головой с видом самоуважения и, не испытывая моральных изгибов, проговорил увесистым голосом:
– Та и бес с вами, я согласный. Останусь тута, поживу, покамест не надоест. Не всё же мне каликой перехожим по заграницах скитаться – пора, наверное, получить где-нито и спокойную крышу над головой…
С того дня он стал жить среди гостеприимных китайцев.
***
Три месяца с гаком обретался Скрыбочкин в китайском квартале, ни в чём не зная отказа. Он старался расчленять время на дольки и употреблять их неторопливо, смакуя каждую от корки до корки, но так, впрочем, чтобы не набить оскомины и не навредить своему организму. Однако любой потребительский вектор, сколь бы гладким он ни представлялся неискушённому глазу, всё равно с неизбежностью приводит к разжижению желаемого и действительного среди несбыточных фантазий сонного разума и скукотворной необязательности окружающих событий. Так вышло и со Скрыбочкиным: поначалу он наслаждался беспрепятственной жизнью, мало-помалу обрастая жиром и перхотью, а затем стал заговариваться и спотыкаться на ровном месте, опостылел сам себе – да и сбежал на вольные хлеба от слаборослых китаянок, рисовой водки и зверем вгрызшейся в него ностальгии.
Хотелось Родины. Которая казалась недостижимой. Оттого Скрыбочкин довольствовался тем, что бродил по городу со взором, полным нездешней осенней влаги, прохлаждался пивом и другими напитками да с неохотой дышал гнилым воздухом, пропитанным испарениями набросанных там и сям стихийных помоек.
Он понимал, что не обязан распознавать и улавливать всё вокруг. Однако по старой привычке распознавал и улавливал, ибо не умел иначе. Иными словами Скрыбочкин жил параллельно своей воле, лицом навстречу небу и земле, солнцу и луне, всегда с глубоко отворёнными глазами и печальной улыбкой. Впрочем, от этого ни прошлое, ни будущее не делались более
