возникли большие золотые весы. Ничто их не удерживало, они ни на что не опирались, но, тем не менее, без всякой опоры висели в воздухе напротив его груди. Обе чашечки застыли в одном положении, одна напротив другой. Ни одна не перевешивала другую.
Они показались Клаусу настолько красивыми, покрытые волшебной изящной резьбой, что попадись они ему внизу, среди людей, он ни на секунду не задумался бы перед тем, чтобы украсть их.
– Вот видишь, о чём я тебе и говорил, – продолжил его могущественный судья. – В одной чашечке находятся твои добрые поступки, в другой то, чего ты не должен был делать. И на данный момент они совершенно одинаковы по весу.
Вдруг чашечки весов закачались и один край немного опустился, а другой поднялся. Что перевесило – зло или добро?
Ангел так и сказал:
– Что же перевесило? Клаус, знаешь, что перевесило?
– Что, монсеньор?
– Не поверишь. Твоя мученическая смерть. Получается, что тебе пока рано уходить.
Он щёлкнул где-то внутри своего светового круга пальцами. Хоп!
Верёвка на шее повешенного лопнула, и тело мешком повалилось на землю. Ничто не мешало увидеть собравшимся на площади горожанам, как упал с виселицы вор Клаус, ведь страшный помост был снизу открытым для обзора и держался на толстых деревянных квадратных опорах, потемневшим от времени и крови.
С другой стороны, ничто теперь не мешало и Клаусу увидеть лица окружающих. Он с трудом встал на колени и обвёл взглядом толпу.
Стражники смотрели на него и только на него, не в силах вымолвить ни слова. Молчали и остальные, и их лица выдавали ту бурю эмоций, что бушевала внутри – страх, изумление, ужас.
– Меня помиловали. Там, на небесах, – с трудом, словно оправдывая своё возвращение, прохрипел Клаус.
– Смерть Клаусу-преступнику, – глядя в лицо вернувшемуся с того света человеку неуверенно прошептал сын Эдигера, явно рассчитывая на поддержку в этом вопросе окруживших его взрослых горожан.
Кто-то в толпе услышал Клауса и поддержал его:
– Его помиловали на небесах! Повешенному, вернувшемуся к нам с того света – помилование! Так сказано в древних летописях!
– Решение городского совета должно быть выполнено при любых условиях, – тихо и неуверенно произнёс толстый, маленький и лысый магистратор, тот, что недавно зачитывал приговор.
Кто-то грубо схватил Клауса за шиворот и потащил вверх на эшафот по ступенькам.
Петер не терял времени даром. Как только понял, что произошла накладка, закрыл створки, а через балку перебросил новую верёвку с петлёй. Лицо его перекосилось:
– Никто ещё не уходил от меня живым, Клаус! И тебе не судьба. Скажи мне только… Какой на вкус поцелуй смерти?
– Отпусти его, Петер, – нерешительно сказала какая-то совершенно невзрачная сухонькая старушка, одетая в ворох выцветших лохмотьев. – Его же помиловал сам Бог!
