за дела! Спишь, как в гальюне! – зло процедил сквозь зубы мичман Темный, худощавый, высокий моряк. Ему было около тридцати, но из-за грубых черт лица и звероватой походки, он выглядел старше.
– Господин мичман, как вам не стыдно! – одернул его Лосев.
– Под ноги смотреть надо, когда по горам ходишь, – вспылил тот. – И прекратите морали читать. Из-за головотяпства одного страдают все.
Хорунжий, совестясь своей невольной оплошности, сжался, покрылся красными пятнами. Не желая быть обузой для товарищей и терпеть унижения, он следующей ночью, скрежеща зубами от нестерпимой боли, раздирая в кровь руки, сумел ползком выбраться из землянки. Когда утром хватились, было поздно – раздетый офицер промерз почти насквозь.
Его смерть стала поводом для новой стычки. Надо сказать, что первое время ссорились вообще часто: у каждого был свой характер, свой взгляд на то, как быть дальше. Одни возмущались, особенно яростно мичман:
– Сколько будем отсиживаться? Чего ждем? Во время войны с Наполеоном партизаны вон какой урон врагу наносили. А мы что, оружие держать разучились? Всё одно, сидя тут, передохнем! Кто раньше, кто позже. Так лучше пару-тройку красных с собой прихватить.
Другие сомневались. Самый молодой из них, еще безусый юнкер Хлебников, например, предлагал:
– Господа, надо попытаться узнать, что в мире творится. Вдруг амнистия объявлена?
– Может, и объявлена, да волк никогда собакой не станет. Тихо сидеть надо, – возражал ротмистр Пастухов.
– Трус вы, господин ротмистр, а не офицер! Тени своей боитесь! – презрительно сплюнул мичман Тёмный.
– Молокосос! Как ты смеешь меня в трусости обвинять? Что ты мог на своем флоте видеть? Хоть раз в рукопашную ходил?! – рассвирепевший Пастухов, сжав кулаки, придвинулся к обидчику.
– Ну давай, гад, посмотрю, каков ты в деле, – вконец озлобившись, мичман принял боксерскую стойку.
Подполковник, видя, что назревает потасовка, решительно встал между ними:
– Господа, успокойтесь! Нам действительно нужно разведать, что вокруг творится. Но куда зимой? Перемерзнем в наших обносках. Да и следы нас выдадут. Весны дождаться надо. Вы, мичман, у нас самый прыткий, вот и готовьтесь, – сказал Лосев и, как бы ставя точку, примирительно похлопал его по плечу.
Напряжение спало. Разговор перекинулся на хозяйственные темы. Авторитет Олега Федоровича Лосева был неприрекаем. Сила духа, светящаяся в его глазах, ломала встречные взгляды, сдерживала людей от брани. Улыбался он редко и, вообще, был холодно-сдержан и на слова скуп.
* * *
После Рождества установилась небывалая даже для этих мест стужа. Вроде и тайга не истощена промыслом, а дичь словно вымерла – на снегу ни следочка! Лишь угольно-черный ворон, украшенный заиндевевшими бакенбардами, изредка пролетал над гарнизоном, оглашая зловещим карканьем застывшее пространство. В морозной стыни были отчетливо слышны
