я к утру, течет расплавленным огнем по кости от середины бедра, от того места, куда впилась заговорённая стрела, до самой ступни. Предвещает рассвет. Хорошо хоть никчемные руки больше не болят – я их почти не чувствую Я могу шевелить пальцами, и они кое на что способны – например, держать кружку или нож, и даже меч. А главное, пальцы могут держать перо и подписывать указы. Повысить налог, снизить подать, отдать треть винной пошлины на нужды коллегии оружейников. Как Второй наследник короны я имею право отдавать приказы главному казначею.
На последней тренировке Чер-Рис – слабый мечник, но большой хвастун – выбил клинок у меня из руки. Теперь в городе в таверне «Боров» он треплется по вечерам, что победил в поединке самого Кенрика Магика.
Боль в ноге пройдет часа через два – это чистая магия, а не болезнь. С каждым утром срок для муки убывает, как тень к середине лета – порча истаивает понемногу. Будь я по-прежнему в силе, сам бы свел ее минут за десять. Но тело само по себе сопротивляется и перебарывает порчу. Обычного человека такая черная магия свела бы в могилу, но у магика девять жизней, как у кошки. Так говорят. Крон предлагал свести порчу, но я отказался из чистого упрямства – хоть что-то у меня, в конце концов, должно было получиться.
Вчера, одевшись в старую куртку моего верного Френа, я вышел через Львиные ворота в город. Стража меня пропустила, хотя и с некоторым неудовольствием, пара мечников даже увязались на манер охраны, но я поднял руку, и они отступили. Испугались, что в моих скрюченных пальцах осталась капля магии и я смогу навести порчу одним жестом. Я скривил губы в усмешке и, превозмогая боль, сжал пальцы в кулак, как будто сдерживая готовую сорваться с кончиков пальцев магическую силу. Мечники повернули назад. Я видел, как один из них сплюнул и сделал неприличный жест.
Каменные львы над воротами ухмылялись добродушными кошачьими мордами. За две сотни лет им наверняка надоело держать в лапах герб Ниена – разграфленный на четыре части щит с геральдическим зверинцем. По весне его всякий раз заново раскрашивали лазурью и киноварью, а зверей золотили. Но не в этот год, посему краски изрядно полиняли.
Я побродил по улицам, заглянул на базар. Цены по-прежнему росли, дешево можно было купить разве что дрянную рубаху да глиняную посуду – зато мука и сыр стоили дороже деликатесов из Гамы в довоенные времена. Если так дальше пойдет, то Черные ряды поднимутся на бунт, и тогда уже будет без разницы – прорвется армия Игера через Гадючий перевал на Ведьмином гребне или нет. С базара путь мой лежал в оружейные мастерские, поглядеть, как там идет работа, и не только поглядеть. Едва свернул, как пес-чел кинулся ко мне, рванул цепь так, что опрокинулся на спину, но и катаясь по земле, он скреб пальцами пыль и рычал. Накидывать собачью привязь на людей – дело в нашем мире обычное. Одни платят магикам ради забавы, другие держат в песьем ошейнике должников. Есть такие, что сажают собственных детей – в целях воспитания. Магия эта непрочная, ее легко сдернуть. В прежнее время я не раз помогал пленникам срываться с цепи – в основном просто потому, что терпеть не могу, когда магичат так подло. Одни люди-псы сбегали, другие тут же снова напяливали ошейники и продолжали играть песью роль без всякой магии, просто из страха перед господином, желая угодить и доказать, что по пути подчинения готовы пойти до собачьей будки. Матушка однажды в детстве пыталась посадить меня на поводок. Я сорвался, да еще создал стаю собак-мираклей и спускал их каждую ночь, пугая столичных жителей. Вражде нашей положил предел отец. Пригрозил отправить меня магичить на каменоломни все лето, разбивать камни для стройки, если я не перестану призывать собачьи своры на улицы. А матушке он строго запретил сажать меня на привязь. Тогда, еще в далеком детстве, я понял одно: чтобы добиться своего, надо иметь достаточно силы. Слабым никто не уступает. Слабых не принимают в расчет, их сажают на цепь, им достаются только обглоданные кости. Не дай я отпор, поводок стал бы частью моего детства.
Но Дар сам по себе еще не означал силу. Я положил себе цель: стать сильнее прочих. Перестал выпускать собак-мираклей на городские улицы, засел в библиотеку и часами изучал манускрипты первых магиков, что прибыли в Ниен из Дивных земель. При этом я создавал свою копию и посылал миракля на реку плескаться в воде или гоняться за бабочками в поле. О моих занятиях в библиотеке знали двое – Марта и мой брат Лиам. Но они бы никогда не выдали меня.
Я поднял руку в призывающем жесте. Пес-чел тут же улегся на пузо, поджав «лапы», завертел задом, точь-в-точь пес, виляющий хвостом. Увы, руки мои теперь не пригодны даже на то, чтобы сдернуть собачью привязь. Так что я просто пожал плечами и двинулся дальше. Пес-чел взлаял отчаянно, рванулся, но цепь опрокинула его на спину.
За четыре месяца войны город оскудел, потускнел и как-то полинял. Вывески лавок и мастерских поблекли, многие окна были разбиты, стекла заменены дощечками, на мостовой стояли лужи из нечистот, в домах побогаче окна оставались закрытыми ставнями даже днем, краска шелушилась, напоминая перхоть. Серела в дрожащем от зноя воздухе паутина голых веревок, на которых прежде сушилось белье, тянулась через улицу, петляя
