договорились?
– Я стану сильным, – сказал он внезапно. – Каким и положено быть королю. Я буду великим.
Но вместо радости в голосе его прорвалась обреченность. И еще – страх.
– Величие – это совершенно необязательно, – усмехнулся я, – оно не сделает твоих подданных счастливее. В Домирье говорили: «Чем больше достоинства в тебе, тем меньше величия нужно твоему императору».
Эд ничего не ответил, стегнул скакуна и умчался вперед, дав тем самым понять, что разговор окончен. Я не стал его преследовать.
На другой день с утра я собирался спросить Первого наследника, не пойдет ли он на обычные свои раздачи – теперь он после завтрака, накинув простое платье, уходил в город и в Черных рядах раздавал вкусняшки и мелочь детям. Я решил его сопровождать – предчувствие беды меня не оставляло, как ноющая зубная боль. Я не ведал, откуда придет опасность, но решил быть наготове. За завтраком я не обнаружил Эда за столом. Не было и матушки, и отца. Мы завтракали втроем с Лиамом и Таной. Даже Марту я видел мельком – когда принесли творожный пирог с кухни. Я спросил Тану, не видел ли кто-нибудь из ее мираклей-шутов, куда направил свои стопы Эдуард. Тана глянула на меня строгим взглядом взрослой дамы и заявила, что следить за Первым наследником – государственное преступление.
Беспокойство мое только усилилось. Я отправился в Дом Хранителей, но едва ступил на крыльцо, как мне навстречу выбежал запыхавшийся мальчишка, что прислуживал Крону, и, вылупив глаза и задыхаясь, преувеличенно громко выпалил:
– Вам надобно вернуться домой, ваша милость. Сегодня ничего не будет.
Я отступил, потом шагнул на крыльцо снова, но почувствовал, будто невидимая рука сталкивает меня со ступеней. Даже не рука, а множество рук. Я рванулся, пытаясь пробиться, но меня отшвырнули с такой силой, что я слетел с крыльца и грохнулся на мостовую, едва не угодив под копыта лошадей, влекущих карету. В последний миг я сумел перекатиться по камням мостовой и несколько мгновений сидел на противоположной стороне улицы, переводя дыхание и глядя на дверь Дома Хранителей. Мне чудилось, будто черная вуаль накинута поверх дубовой створки, она колеблется, и в складках ее таится абсолютная тьма.
Я вернулся в замок, встревоженный до чрезвычайности. Отыскал на кухне Марту и спросил, не видела ли она Эда. Та глянула на меня испуганными покрасневшими глазами и отрицательно покачала головой. Мне показалось, что она плакала.
Я ухожу к себе. Стою у окна. Жду, предчувствуя беду. И вижу, как во двор замка въезжает повозка. Не карета, а именно повозка для перевозки скарба, какие используют в Черных рядах. И на ней кто-то лежит, накрытый полотном. Лица не разобрать, потому что у изголовья устроено что-то вроде покрова. Человека снимают с повозки – это Эдуард. Он в одной рубахе и штанах, без камзола, без башмаков, его ведут под руки двое. Голова его откинута назад, острый подбородок задран. Босые ноги не ступают, а волокутся по земле.
– Эд! –
