– Кандобин. Алеша Кандобин». И снова вспомнился мне седой капитан.
Ночь у особистов. Приехали к ним работники воентрибунала. Армия воюет, а они воюют внутри армии – с трусами, изменниками, мародерами и прочей дрянью. Они рассказывали разные случаи, не для печати конечно. Например, о трусе и предателе, который, когда его товарищи шли в смертную атаку, спрятался в канаву и сделал себе самострел…
Спрашиваю: кто же эти негодяи? Откуда взялись?
Особисты с трибунальцами только переглядываются. А полковник из трибунала сказал: «Народ – хозяйство сложное, многослойное, тут всякое в щелях может оказаться. Этот, что себе руку прострелил, – просто слизняк, и таким его сделали родители – воспитывали его так, что все – тебе, сынок, а от тебя, чтоб и волос с головки не упал…»
Утром видел, как его расстреливали. Полковник из трибунала зачитал приговор. Командир роты, в которой служил предатель, сказал: «На такую мразь фашисты и рассчитывают».
Это происходило рано утром в овражке. Еще не совсем рассвело. Ярко были видны только нижняя рубашка и бинт на руке приговоренного. Когда раздался залп, он вроде бы побежал, но сделал только один шаг.
Кто-то ногой спихнул его в яму…
Глава восьмая
Сентябрьское утро начиналось нежным прохладным рассветом. Черное ночное небо быстро светлело и становилось выше, в нем гасли последние звезды, исчезали аэростаты воздушного заграждения. Над городом чуть обозначилась протянувшаяся с севера на юг, похожая на тропинку гряда прозрачных облаков.
Где-то на крышах, в гулкой тишине пустого с ночи города переговаривались бойцы противовоздушной обороны. Казалось, разговаривали дома.
– Спокойная ночь, – сказал один дом женским голосом.
– Наверно, на подступах отбили, – сказал другой дом мужским голосом.
– Обстреливали близко к Исаакию… – сказал еще один дом.
– Опять у вас на третьем этаже в крайнем окне свет проглядывал, – сказал дом с другой стороны улицы.
– Подадим сегодня на штраф, а то и похуже, пусть знают…
Погромыхивали железные крыши – дежурные уходили с ночных постов. Старший лейтенант госбезопасности Дмитрий Гладышев в этот час на углу улицы Некрасова и Литейного проспекта принял дежурство у лейтенанта Дрожкина.
– Ну что? – спросил Гладышев.
– Домой вернулся в обрез, к самому комендантскому часу, бежал, бедняга, – ответил Дрожкин, потягиваясь в предвкушении сна.
– Работка, – недовольно проворчал Гладышев.
– Надо было идти в артисты, там совсем другое дело, – прищурился Дрожкин. – Ну, желаю…
Гладышев медленно шел по улице Некрасова к дому восемь, где на втором этаже – второе окно от ворот – жил Маклецов.
Особенно удобно подъезд дома восемь просматривается из садика,
