мужчина, он лезет сюда из картинки, глаза кровью налиты, не сводит их с меня. Мир тут же делается реальным. Боковое окно вдребезги, от удара он ненадолго вырубается, потом, оклемавшись, видит несущуюся ленту дороги, Лексингтон гонит вовсю.
Ох, неприятно как, мастер Антон, хайи[16].
(Никогда еще не называл меня так.) Жми, Лексингтон, просто жми давай.
Что-то мокрое течет в глаза, притронулся, посмотрел – красное. Только сейчас составляет все воедино, понимает, что случилось. И только сейчас начинает это ощущать, боль вздымается из темного угла, расцветает ярким цветком.
Яп-понский бог.
Вас к доктору отвезти, желаете?
К доктору? Он начинает смеяться, и очень быстро смех становится конвульсивным. Хохочет, а над чем, сам не знает, ничего ведь смешного, может, в этом-то и шутка. Он часто вообще-то плачет, когда смеется, веселье и слезы у него почти одно и то же. Вытирает глаза. Нет, Лексингтон, спасибо, отвези меня, пожалуйста, домой.
У его отца, тети и дяди какой-то конклав в гостиной. Увидев его, они вскакивают, потому что кровь, он-то про нее забыл, а она продолжает течь по лицу, капает на форму и на винтовку, на бесполезную пустую винтовку.
Это пустяки, не волнуйтесь, камнем попали, ничего серьезного.
Я позвоню доктору Раафу, говорит тетя Марина. Тебе надо шов наложить.
Очень прошу, не поднимай кутерьму.
Какого черта, я же ему сказал в объезд, говорит Па. Почему он не послушался?
Я ему сказал ехать как обычно.
Почему? Почему ты вечно плюешь на мои указания?
Подумал, будет неопасно, говорит Антон и снова в хохот. Но даже тут, говорит, неуемные туземцы бунтуют против своих угнетателей.
Слушай, перестань чепуху молоть, требует Оки, но племянник в ответ только пуще хохочет.
Никаких упоминаний о том, что привело его сюда, только сумятица и суматоха, порождающие в конце концов доктора Раафа, который приезжает, судя по всему, длинным путем. Марина права, Антону требуется шов, и врач накладывает его в кухне, не на глазах у чувствительных. И обнаружились мелкие осколки стекла от разбитого окна, доктор Рааф удаляет их пинцетом.
Он действует пинцетом с особой сноровкой, они с инструментом будто созданы друг для друга. Его движения точны и геометрически выверены, его одежда безукоризненно чиста. Его изощренная дотошность импонирует пациентам, но знай они, каким мечтаниям предается доктор Валли Рааф, мало кто позволил бы ему себя осмотреть.
На два дюйма ниже, и без глаза мог бы остаться, не без удовольствия замечает он.
У нас с семьдесят первого года метрическая система, говорит Антон.
Доктор Рааф взирает на него холодно, тонкие губы сжаты, туго пригнаны наподобие его швов. Свартами он в последнее время сыт по горло и был бы не прочь взять вот этого юношу и растворить в ванне с серной кислотой. Но на людях, увы, приходится соблюдать приличия.
Только после того как машина доброго
Хайи (hayi) – нет (на языке кóса).
