действительно никакой.
Как всегда, при мысле о Лехе я чувствую некоторую тревогу. Леха много раз клялся мне, что мой компьютер, который он использует как резерв, проследить из сети практически невозможно. Собственно через него он с сетью и не контактирует. Мой компьютер Леха использует лишь для того, чтобы собрать очередную цифровую торпеду: такой весьма специфический, плотный, кумулятивный скрипт, несущий вирусную начинку. При попадании в целевой портал торпеда, последовательно сбрасывая оболочки, проникает до базы, там она открывается, то есть происходит как бы бесшумный взрыв, и заваливает контекстный слой тысячами «вибрионов». Все, сервер можно выбрасывать. Восстановлению или лечению не подлежит. Так вот Леха клянется, что сетевой контакт, который системы слежения могли бы засечь, происходит исключительно в момент пуска. А это микросекунды, даже доли микросекунд. После чего весь маршрут автоматически ликвидируется. Для охранных систем, если они эту трассу попытаются отследить, точка запуска окажется в офисе, расположенном в Сингапуре. В общем, не беспокойся, америкосов мы как-нибудь навернем…
Я, разумеется, стараюсь, не беспокоиться. Но время от времени возникает некая мучительная стесненность в груди.
Так-то оно, наверное, так.
А вдруг Леха, черт его знает, чего-нибудь не учел?
Пустяки какие-нибудь.
Сущую ерунду.
Ведь это же – Леха, пришелец со звезд, марсианин, которому на все начихать.
Тогда оба, как это говорят, загремим под фанфары.
Я ставлю на поднос чашечку с остатками кофе.
– Доктор, вы все время критикуете нас за то, что мы не такие, как вы. Ну, мы – не такие, да, я согласен, это подлинный факт. У нас другая история, другой национальный менталитет, мы по природе антиномичны, о чем, между прочим, еще Бердяев писал: нам нужно либо все, либо вообще ничего. И то, что вы называете «нормальное государство», вызывает у нас, простите, онтологическую тоску, потому что фактически оно представляет собой скопище офисных идиотов, мелкотравчатый унылый планктон, живущий от сих до сих. Конечно, в таком протухшем болоте мы существовать не хотим. Это для нас не жизнь. Нам требуется бытие во всей его полноте.
– А… опять архетипы, – с отвращением говорит доктор Моммзен. – Каждый раз, когда вы оказываетесь по уши в какой-нибудь… дурно пахнущей… лабуде… вы начинаете говорить, что таковы ваши этнические константы, что вы – особая цивилизация и что нельзя вас мерить той же меркой, что и других. В чем, извините, заключается эта ваша особенность? В том, чтобы устремляться в завтра, не думая о сейчас? В том, чтобы вдохновенно взирать на небо, но шлепать при этом по непролазной грязи? Так, быть может, пора обратить свой взор к грешной земле?… Ладно, ладно! – он вскидывает руки, защищаясь, по-видимому, от готового выплеснуться из меня
