чем дело, подошел к медведю и заговорил с ним, а потом пнул, но Йоханнес не желал расставаться с медом, только злобно скалил клыки.
– Сам виноват, Йоханнес, – сказал капитан, – теперь придется списать тебя с корабля, ведь у суперкарго есть все основания жаловаться. Ладно, ладно, лопай свой мед, все равно его у тебя не отнять.
С этими словами капитан вышел из каюты и направился к чиновнику, который по-прежнему сидел на бушприте, сверкая лысой головой. Ночная рубаха поверх тощего тела развевалась по ветру.
– Прошу простить меня, минхеер фон Штрум, – произнес капитан, – но медведя следует удалить с этого корабля.
– Разумеется, капитан Клоотс! Но здесь не обойтись без разбирательства. Жизни чиновников компании не должны подвергаться опасности из-за причуд капитанов! Меня чуть заживо не съели!
– Зверь пришел вовсе не за вами, а за медом, – ответил Клоотс. – Он получил что хотел, и даже мне не удалось оторвать его от заветного лакомства. Такова уж натура животных. Не соблаговолите ли перейти в мою каюту, покуда зверя не выведут? Больше он свободно гулять не будет, обещаю.
Минхеер фон Штрум вдруг как будто осознал, что ночная рубаха никак не соответствует достоинству чиновника (и что величие, лишенное внешних проявлений, становится посмешищем), а потому счел возможным принять предложение капитана.
С некоторыми усилиями и при помощи матросов медведя вытолкали из кормовой каюты, хотя он упорно сопротивлялся – ведь на буклях париков оставалось еще много меда. Зверя заперли, поскольку он совершил злостное преступление в открытом море.
Это происшествие весьма оживило настроение команды в безветренный день, когда корабль покоился в неподвижности посреди водной глади.
– Солнце было красным, когда садилось, – сообщил Хиллебрант капитану, который вместе с Филипом стоял на мостике. – Думаю, ветер задует еще до утра.
– Согласен, – отозвался капитан. – Но странно, что мы не видели ни одного корабля флотилии. Их все должно было отнести сюда.
– Быть может, они ушли дальше в море?
– Вот бы и нам это удалось. – Клоотс вздохнул. – Прошлым вечером мы чудом спаслись. Мало ветра – ничуть не лучше, чем много ветра.
Тут матросы на палубе вдруг загомонили, глядя куда-то за корму.
– Эгей! Корабль! Нет! Да! – перекрикивались они.
– Думают, им мерещится корабль… кхе-кхе! – сообщил Шрифтен, поднимаясь на мостик.
– Где?
– В темноте! – Лоцман указал в черноту ночи.
Капитан, Хиллебрант и Филип дружно устремили взоры в ту сторону. Им тоже почудилось, будто они что-то различают. Мрак словно слегка рассеялся, и горизонт внезапно занялся каким-то бледным, мерцающим светом. Не ощущалось ни дуновения ветерка, морская гладь была ровной как зеркало, и другой корабль становился виден все более отчетливо, из сумрака проступили корпус,
