будет последняя отправка, а потом ты останешься без работы. Как те бедолаги, которых ты сейчас везешь в грузовике.
Фурье уныло кивнул:
– Да, их всех выгнали.
– А ты будешь следующим, старина. Но ты ведь говорил мне, какой ты замечательный семьянин, как сильно ты любишь свою семью.
– Да…
– Значит, у тебя больше не будет денег, чтобы кормить твоих детей и одевать их, не будет даже нескольких фунтов, чтобы платить девочкам за их умелые услуги.
– Черт, ты не должен так говорить!
– Сделай то, о чем мы договорились, и у тебя будут все девочки, каких ты захочешь, и в любом виде, как ты захочешь.
– Не говори так! Нехорошо это, черт побери!
– Ты помнишь уговор. Ты знаешь, что делать сразу после того, как тебе скажут, когда будет отправлен груз.
Фурье кивнул, но Лотар настаивал:
– Скажи. Повтори мне все это.
И внимательно слушал, когда Фурье неохотно повторял его инструкции, один раз поправил его и наконец удовлетворенно улыбнулся:
– Не подведи нас, старина. Мне не нравится разочаровываться.
Он наклонился ближе к Фурье и пристально посмотрел ему в глаза, а потом внезапно развернулся и исчез в лунных тенях.
Фурье дрожал и спотыкался, как пьяный, возвращаясь к лагерю. Он почти добрался до места, когда вспомнил, что девушка взяла его деньги, но не выполнила свою часть уговора. Он гадал, сможет ли уговорить ее сделать все на следующей остановке, а потом мрачно решил, что шансы у него невелики. Но почему-то это теперь не казалось таким важным. Лед, запущенный Лотаром де ла Реем в его кровь, словно осел в его чреслах.
Они ехали через редкий лес под утесами, и настроение у них было беспечным и радостным в предвкушении дней, ждавших их впереди.
Шаса сидел на Престер-Джоне, в кожаном чехле у его колена пряталась семимиллиметровая спортивная винтовка «манлихер». Это было прекрасное оружие, с прикладом из отличного орехового дерева, а его голубую сталь украшали гравировки и инкрустации из серебра и чистого золота: тонко исполненные охотничьи сцены и имя Шасы, тоже из драгоценного металла. Винтовка была подарком его деда на четырнадцатый день рождения.
Сантэн ехала на сером жеребце, великолепном животном. Его шкура была изукрашена легкими черными пятнами на плечах и крупе, а грива и морда были угольно-черными, и такие же черные круги красовались у глаз, являя резкий контраст со снежно-белой шкурой на животе. Сантэн назвала его Нюаж, Облако, в честь того жеребца, которого еще в детстве подарил ей отец.
Сантэн надела широкополую австралийскую пастушескую шляпу и жилет из шкуры куду поверх блузки. На шею она свободно повязала желтый шелковый шарф. Ее глаза сверкали.
– Ох, Шаса, я себя чувствую как школьница, прогулявшая уроки! У нас целых два свободных дня!
– Кто первым доберется до источника? – крикнул Шаса.
Но Престер-Джон не мог состязаться с Нюажем; и когда
