style="font-size:15px;"> Старая графиня внимательно вглядывалась в лицо собеседницы. Анне показалось, что гостья замечает каждую морщинку, каждый провис кожи. Она усилием воли удержалась оттого, чтобы не схватиться за щеки – еще не дряблые, но вот-вот готовые поехать вниз – и прикрыть потерявший былую твердость подбородок. Что за наглость! Разве можно так немилосердно пялиться на другую женщину?
– Вы красивы, – констатировала Изабелла. – Не врожденной красотой. В юности у вас было много недостатков. С годами вы сумели их разгадать и победить, обращая внимание на достоинства. Я родилась красавицей, мне это было не нужно. Но я умею ценить дамские усилия. Тем более теперь, когда и ваши летние деньки на исходе, а меня давно знобит от стужи. – Она снова помолчала. – Я прощу вам непочтительный отзыв о моем сыне, который одной своей дружбой с царем Александром годами удерживал меч над головой Польши. – Чарторыйская дала собеседнице время осознать сказанное. – Я сделаю вид, будто вы этого не говорили. Но наперед избегайте подобных промахов.
Анна подобралась. Она привыкла с детства ненавидеть Чарторыйских за то, что они в конце прошлого века переметнулись к русским. Служили им. Хотя так сделали многие… Потоцкие, Четвертинские, даже Радзивиллы. До первого сильного врага, разумеется… Теперь, выходило, у перебежчиков своя правда?
Графиня вскинула голову. Все предали. Только не она!
Гостья похлопала ее по руке.
– И не я. Мужчины должны примиряться. Но мы – никогда. Только женщины, свободные уже потому, что у них все отобрано, могут сохранить душу попранного народа. Нет, мы не смиримся, сколько бы ни улыбались завоевателям. Я пришла, потому что именно вы способны перевернуть мир. Бросить на чашу нашего рабства, страхов, унижения множество пламенных сердец и, наконец, перетянуть весы.
Анна не верила своим ушам.
– Да, мой сын Адам служил русскому царю. Но больше он ему не служит. Во время нашего великого возрождения при Наполеоне это можно было делать открыто. После разгрома – тайно. Помните: именно он уговорил Александра пощадить Польшу, когда на ее земли вновь накатила москальская орда. Эту услугу ему могут забыть только очень легкомысленные люди, – старуха с укором глянула Анне в глаза. – Надо уметь сопротивляться даже со связанными руками. Что за чудные у вас очи! – вдруг восхитилась она. – Я понимаю, почему столько мужчин искали вашей благосклонности. – Черный андалузский виноград!
Графиня сдержала улыбку. Ей неприятно было вспоминать, что темные, как переспелая слива, глаза под разлетом черных бровей ей достались от прабабки-казачки, а той – от неведомой турчанки, привезенной предками из похода. Пусть будет Андалузия. Лавры. Сид Завоеватель. Песнь о Роланде. Карл Великий. Славный Дюрендаль. Лишь бы сравнения не упархивали с Запада на Восток.
Принесли чай. Графиня сама наполнила чашки, а потом глянула на собеседницу.
– Чего вы хотите? Вы поддерживаете претензии вашего сына на корону. И в то же время готовы, как приехавшие сегодня кумушки, поздравить меня с успехом у герцога
