сколько размышляя над его сияющей поверхностью, пока мне почти не удавалось убедить себя, что я вижу буруны, стремительно набегающие на крутой берег Земли Кеплера, и слышу приглушенный грохот лавин, сходящих с покрытых снегом гор Митчелл. Ни один земной пейзаж не обладал таким очарованием, чтобы удержать мой взгляд на этой далекой планете, чьи океаны неопытному глазу кажутся лишь более темными, а континенты – более светлыми, пятнами и полосами.
Астрономы единодушно заявили, что Марс, несомненно, пригоден для обитания существ, подобных нам, но, как можно предположить, я был не в настроении довольствоваться тем, что считал его просто пригодным для жизни. Я не допускал никаких сомнений в том, что он был обитаем. О том, какими существами могут быть эти обитатели, я нашел увлекательное предположение. Разнообразие типов, встречающихся у человечества даже на этой маленькой Земле, делает весьма самонадеянным предположение, что обитатели разных планет не могут характеризоваться более глубокими различиями. Где такие различия, в сочетании с общим сходством с человеком, могут заключаться, будь то в простых физических различиях или в разных ментальных законах, в отсутствии некоторых из великих двигателей страстей у людей или в обладании совершенно другими, были необычными темами, неизменно привлекающими мой разум. Видения Эльдорадо, которыми девственная тайна Нового Света вдохновляла первых испанских исследователей, были скучными и прозаичными по сравнению с предположениями, что было вполне закономерно, когда проблема заключалась в условиях жизни на другой планете.
Это было время года, когда Марс наиболее благоприятен для наблюдения, и, стремясь не потерять ни часа драгоценного времени года, я провел большую часть нескольких ночей подряд в обсерватории. Я полагал, что сделал несколько оригинальных наблюдений относительно направления побережья Земли Кеплера между полуостровом Лагранжа и заливом Кристи, и именно на это место были особо направлены мои наблюдения.
На четвертую ночь другая работа задержала меня в кресле наблюдателя до полуночи. Когда я настроил прибор и впервые взглянул на Марс, я помню, что не смог сдержать возгласа восхищения. Планета была довольно яркой. Она казалась ближе и больше, чем я когда-либо видел ее прежде, и ее необычный румянец был еще более поразительным. За тридцать лет наблюдений я не припомню ни одного случая, когда отсутствие выбросов в нашей атмосфере совпадало бы с такой безоблачностью в атмосфере Марса, как в ту ночь. Я мог ясно различить белые массы пара на противоположных краях освещенного диска, которые являются туманами его рассветов и вечеров. Снежная громада Маунт-Холла на фоне земли Кеплера вырисовывалась с удивительной четкостью, и я мог безошибочно различить голубой оттенок океана Де-Ла-Рю, омывающего его подножие, – удивительное зрелище, в действительности часто наблюдаемое астрономами, хотя я никогда раньше не делал этого к своему полному удовольствию.
Я был впечатлен
