вместе с кровью уходила жизнь, – внутриполостное кровотечение невозможно остановить без операции. А вертушка могла прилететь только посветлу, это не раньше пяти часов утра… Советы медиков, передаваемые по рации, были скорее бесполезными, поскольку спасти положение не могли….
Он метался в горячечном бреду, пересохшими губами звал маму, потом затихал ненадолго, и только стонал…. А рядом, от бессилия стиснув зубы, сидели друзья, – всё, что они могли сделать, – это вколоть обезболивающее да смачивать его губы мокрым солдатским полотенцем, потому что давать ему пить было категорически нельзя, – об этом знали все….
Кто говорит, что на войне не плачут, тот ничего не знает о войне. Сухие, без слёз, горящие глаза, – это страшнее, чем текущие слёзы…. Режущая боль терзает и выжигает душу, которая исходит молчаливыми слезами. И оглушающе стучит в висках назойливый вопрос: почему? Почему он, а не я?..
Когда прилетела вертушка, Катька уже была на 25-й, как она там появилась, никто не понял, да и не до неё было….
В вертолёт Генку погрузили в бессознательном состоянии, а до госпиталя живым довезти его уже не успели…. Весть об этом на заставу пришла почти сразу же. Притихшая Катька, как-будто чувствуя свою какую-то вину, слонялась по заставе, с тоской заглядывая в потемневшие лица десантников.
На столе у ротного лежал чистый лист бумаги, он сел, взял ручку и долго смотрел на белое поле чистого листа, боясь к нему прикоснуться, как-будто, коснувшись его шершавой поверхности, откроет всему миру страшную тайну. С первой попытки он не решился, вышел из канцелярии и долго смотрел на вершину горы, где находилась 25-я застава. И ничто не говорило о разыгравшейся ночной трагедии. Ни яркое солнце, выжигающее глаза, ни редкие белые облака, проплывающие в сторону заснеженного Гиндукуша. И только Катька, внезапно появившаяся из промоины, бежавшая со стороны 25-й на базовую, вернула ротного к действительности. Он вошёл в канцелярию, сел за стол и начал быстро писать, так быстро, как будто боялся упустить что-то важное, какую-то важную деталь, без которой письмо-покаяние не получится таким, каким должно быть.
Уважаемая, нет, – «Дорогая Галина Николаевна, пишут Вам командир, и замполит роты, в которой служил Ваш сын, гвардии сержант Кравченко Геннадий Викторович. Выражаем Вам глубокое соболезнование, по поводу смерти Вашего сына.
Ваш сын, Галина Николаевна, погиб геройски, выполнив до конца свой воинский и интернациональный долг. За этот героический подвиг, прежде всего, мы обязаны Вам. Вы его воспитали настоящим человеком, человеком большого смысла и слова. Гвардии сержант Кравченко Геннадий Викторович, служил с честью и достоинством, как и подобает воину-десантнику. Минометный расчёт, командиром которого он был, всегда занимал первое место по боевым и учебным показателям, и он являлся лучшим командиром.
В ночь с 7 на 8 августа, при начавшемся миномётном обстреле, Ваш сын нёс службу на боевом посту. Первым заметил, откуда душманы ведут огонь, и доложил по команде.
