Петрушка Высоцкий был иноземцем, в Москве оказался пару лет назад, и никого здесь толком не знал. Он и по-русски-то говорил плохо, с польским акцентом, да еще и примешивал белорусские слова, отчего понять его было весьма затруднительно. Ну, положим, Петрушка и у себя на родине, в Шклове на Днепре, мало с кем дружбу водил, просиживал штаны в полуподвальной мастерской, и никто ему был не нужен, даже и солнечный свет. Возился со своими шестеренками, да так в них закопался, что всю войну пропустил, не заметил, как родной город от Речи Посполитой к русскому царю перешел. Ну а ему, Петрушке, простому часовому мастеру, какое до того дело – как собирал свои механизмы при короле польском Яне Втором Казимире, так и при Алексее Михайловиче продолжил их собирать. Незачем глупому посадскому люду совать любопытный нос в замыслы великих государей.
И черт его дернул пойти на рынок в тот роковой день две осени назад. Бродил-бродил по рыбным рядам, да и выбрел на площадь. А там – московский посланник в нарядной шапке вещает, сулит золотые горы и всемерную царскую милость искусным умельцам, которые согласятся в первопрестольную ехать, новый государев дворец в селе Коломенском строить. Сладкоречивый прохиндей, помнится, много чего сказывал про доброту царя Алексея Михайловича, как государь чуть не каждый день все перстни с рук раздаривает, а иной раз и шапку пожалует, с соболем, вот как эту, – тут посланник сдергивал с себя бесценный убор и крутил его перед ахающей и охающей толпой. Ну тут Петрушка не удержался, сорвался навстречу чудесам. Кто же знал, что вот так все обернется.
К кому же из царских стольников на поклон пойти? Знающие люди советовали Богдана Матвеевича Хитрово, главного оружничего, хозяина всей Оружейной палаты. Поговаривали, что лучше боярина Хитрово никто шептать не умеет. Наверное, не врали, поскольку государь Михаил Федорович пожаловал боярину саблю с золотыми буквами на вороненом клинке, а государь Алексей Михайлович одарил оружничего кафтаном атласным золотым на соболях, кубком золоченым и денежной придачей в восемьдесят рублей. Боярин Хитрово и на польском говорил как на родном, ему можно было бы от души поплакаться, составить жалобницу по всей форме.
Вот только жаловаться Петрушка Высоцкий собирался именно на боярина Хитрово. Так что идти к нему плакаться тоже было никак нельзя.
Что ж, делать нечего. Придется пытать счастье и бить челом царю без всяких заступников.
А вот и царская карета, в немецких землях изготовленная, мягкая, с рессорами, не то, что русские колымаги. А за ней еще с десяток сверкающих экипажей. Кавалькада влетела во двор Коломенской усадьбы, запылила, зашумела, зафыркала. Тут же из резных дверей высыпали встречающие, подбежали к экипажам, стали доставать государя из немецкой кареты под белы рученьки.
Петрушка понял, что пора. Он споро протер руки ветошью – негоже будет заляпать челобитную маслом, которым он смазывал башенные часы над входом в усадьбу, пусть даже это масло самое отборное, оливковое, особо привезенное для царя
