из ящиков водки до тёмного неба этого мира. Он долго мучился, пока тело не запело вниз головой, не улыбнулось ногами между колоннами. Гера радостно рассказывал последнему, что он делал с его друзьями. Он развёл ягодицы и кончиком языка нежно коснулся пустой, сочной и влажной глазницы. Он дрожал, что кровь из рта напоит тряпку на которой стояла голова раньше срока. Потому он не стал веселить гвоздодёр, не зажёгся музыкой горелки. Он яростно укусил ягодицу, проткнув резцами зубов кожу. Кожа, как апельсин, сверкнула в него кровью, и он собрал её всю языком. Ножичком он посветил внутри члена, шире и шире просвечивая дырочку, пока кончик ножа не уткнулся в кость. Потом он стал сверху пропихивать ножик внутрь заднего прохода. Ножик шёл нудно, но затем, когда сверху осталась только рукоятка, Гера встал на стульчик, и кулачком проглотил его внутрь. Громкое тело объелось и затаилось. Оно перестало сверкать всеми красками. Гера расстроился. Он стал торопиться, решив оживить его. Он плюнул вслед за ножом. Затем стал елозить внутри кривым концом гвоздодёра, пока человек не осветил его усилия треском нового света. Гера стал толкать двумя руками гвоздодёр дальше внутрь. Музыкальные башни играли громче, громче, и стали угрожающе раскачиваться. Человек померк. Гера вспомнил, что друг-хозяин будет ругать, даже уволит, если колокольни разобьются. Он оставил гвоздодёр наполовину торжествовать из тела, а сам стукнул со стула.
Он полил душистой водки на руки, смывая красоту победы. Поставил чайник, попил чаю, радостно улыбаясь и слушая, как под плавную мелодию света, поёт тело головой вниз между двух колонн, и как музыкально, покосился вбок гвоздодёр, словно палочка дирижёра, но твёрдо выводит свою победную песнь. Он зачарованно слушал великую симфонию, и умилялся, как она величественно подсвечена снизу алым светом жидкой тряпки.
Был нежный вечер. С неба слетал тополиный пух. Тёплый воздух любил прохладные щёки. В животе плавало мягкое тепло водки. Гера улыбался и смотрел на звёзды. Точки звёзд распевались от пьяных слёз счастья. На него сияющими жёлтыми зрачками глазели любопытные дома, а он наслаждался тем, как в нём медленно затихают величественные звуки. В пакете корчилась и сочилась обожравшаяся тряпка, подурневший топор, разрубленная на половинки по линии носа голова (хотелось посмотреть мозг), две ступни и рука. Остальное он вынесет завтра утром и под вечер, чтоб вкусить сладость и на следующий день. И тёплый живот, и нежный вечер, и беготня в груди, всё ласкало ему, что и в его жизни может быть счастье, и что он не последний человек, а может быть даже великан, если погубил их. Гера музыкально шёл и гадал, воплотятся ли ещё когда-нибудь вкусные мечты, сможет ли кто-нибудь вновь разбудить его к вдохновенной жизни.
Любовь
I
Дневной свет однообразно прозвенел проспиртованным стеклом. К темноте поясница жалобно скулила. Руки дрожали новой работы. Гера уже рассветал будущим собственного вечера, – тёплой тишиной комнаты, озаряемой криками соседей.
