кинула мне полотенце и заживляющую мазь, сгребла ковшовой рукой осколки с края ванной, чтобы я могла выйти, при этом бурча что-то себе под нос.
Но я не прислушивалась. Потому что голос, которым я говорила с противной теткой, был явно не моим. И руки, которыми я взяла протянутое полотенце, тоже. И спутанные русые волосы, которые висели до талии, были не моими. И ноги. И фигура. И реакции, и жесты, и даже родинка на ладони не моя. И я вся была не я.
И особенно цепочка на лодыжке, на которую я уставилась, как на ядовитую гадюку. Потому что мгновенно поняла, что это такое. Рабская цепочка! Я – что? Рабыня? И меня насилует хозяин? Почти каждый день? И я четыре раза пыталась покончить с собой? И еще дважды сбегала? И живу тут уже семь лет?
О господи!
Я опустилась на колени, уткнувшись лицом в полотенце и изо всех сил сжимая его зубами, чтобы не заорать от памяти, которая немилосердно открылась мне. Я заново переживала все за другого человека, при этом я сама никуда не девалась. Мой опыт, мои воспоминания остались у меня. И это было до того мучительно, что я зарыдала, не в силах вынести, справится, перенести в себе.
– Ну не реви, впервой что ль? Поди боишься, что хозяин за зеркало накажет? Я выгорожу, девка, не реви только, – неожиданно забормотала тетка. – Дай-ка вот мне…
Грубые ладони неожиданно заботливо коснулись раненой спины, ягодиц, шеи, втирая пахучую мазь. Меня передернуло от чужих прикосновений, но я переборола мерзкую тошноту, которая подступила к горлу.
– Ну вот… все. Ступай, девка, отоспись.
– Спасибо.
Я встала, ощущая, как леденит спину, пошатнулась, но на ногах устояла, натянула на грудь полотенце и вышла из ванной.
Отоспаться… Да, наверное, неплохая мысль.
Я прекрасно ориентировалась в доме, шагая в свою комнату. Не роскошную, но уютную. Единственное место, где я могла выплакаться и от души себя пожалеть. Пожалеть… Это не мои эмоции. Это просто чужая память.
И, как только я это осознала, отвратительное чувство страха и беззащитности ушло. Исчезло, как и не бывало. Я смогла мыслить и ощущать так, как привыкла, без примесей другой личности.
И это чувство было настолько реальным, настоящим, что я ни на миг не усомнилась в подлинности событий, в которых я оказалась. Да и как тут сомневаться? Надо разбираться.
***
Йола открыла глаза в городской больнице. Память вернулась к ней одним быстрым толчком, и вместе с ней в голове поселились новые пугающие образы. Образ машины, которой она ловко управляла, горечь острого перца на языке. Чувство ненависти, жажда справедливости, прощание, карие лукавые глаза Татьяны, которая варит утром кофе в турке после девичьей попойки… Все это впечатывалось на подкорку и воспринималось естественно, так, как должно.
Чуть позже к Йоле прибежала заплаканная Татьяна, схватила за руку, просила прощения и корила себя за то, что не настояла на своем до конца, позволив уехать за вещами. Она гладила руку Йолы, рассказывая про то, что непристёгнутые пассажиры
