style="font-size:15px;"> – Знаете, я размышлял над этим – и кажется, понял… Думаю, тут такой духовный закон действует: когда кто-то делает добро – Господь ему это добро на его небесный счёт записывает. А когда человек самопожертвование проявляет, жертвует собой – это так умилостивляет Отца нашего Небесного, так уподобляет Ему Самому, что милость Божия преизобильно изливается на такого человека и потомков его, защищая и покрывая даже и в земной жизни. Как вы думаете, отец Борис, правильны ли мои догадки?
Отец Борис подумал и ответил:
– Думаю, правильные догадки.
«Юнейший бых, ибо состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семени его просяща хлебы».
Глянул на недоумевающую Елену и повторил:
– Юным был я, и вот состарился, но ещё не видел праведника оставленным Богом и потомство его просящим хлеба.
Иван Николаевич вздохнул:
– Да… Вот дядя Паша – простой был мужик, малограмотный – а понимал многое. Мне до него… Всю жизнь тянусь – и дотянуться не могу. Я вот вам напоследок стихи почитаю. Это мой духовный отец пишет… Ваш тёзка, отец Борис… Только он в монастыре. Игумен. Игумен Борис Барсов. Хотите стихи?
Я опять не успел распечатать письмо.
Не сумел добежать до спасительной главной дороги.
И хрустальное тонкое сердца окно
Не омыл от бессонниц, грехов и тревоги.
Я опять растерял красоту мимолётных мгновений.
Городов перепутал и сёл адреса.
И друзей позабыл телефоны и даты рождений
И коню не засыпал на вечер овса.
Я опять не учёл, не запомнил, не встретил,
Опоздал, не успел, растерялся, устал.
По будильнику вовремя утром не встал.
Красоту бытия, как всегда, не заметил.
Я опять колокольный призыв не услышал,
Не обнял, не утешил, не дал, не помог.
Хлопнул дверью – и с гордостью вышел
И свечу покаянную у Креста не зажёг.
Я опять, зная чью-то беду – не заплакал.
Мимо боли чужой, отвернувшись, прошёл.
И в шеренге бойцовской не вышел на плато.
Я опять в этой жизни себя не нашёл.
– Хорошие стихи, – сказал отец Борис.
– И мне тоже очень понравились, – неожиданно вступил в разговор Геннадий.
И они замолчали – потому что разговаривать больше никому не хотелось. Отец Борис вышел в пустой тамбур, постоял у холодного влажного окна: за стеклом в сумерках проносились поля и леса, мелькали селения – дрожащие огни печальных деревень… Пронзительный гудок паровоза в ночи бередил душу странной тревогой. Вспомнилось отчего-то: «Неистощима только синева небесная и милосердье Бога…» Отец Борис прочитал про себя вечерние молитвы – он помнил их наизусть.
А когда он вернулся в купе – Иван Николаевич и рыженькая Елена уже мирно спали на нижних полках. Не спал только Геннадий – он лежал на верхней
