Сиэтла.
После ее работы помощником адвоката.
После почти всех ее отношений с людьми.
После жизни в свободном мире, которая, несмотря на всю свою сложность и трагедии, все-таки имела смысл.
Но за пять лет жизни здесь она повзрослела, как и остальные.
Люди умирали, исчезали, их убивали. Рождались дети. Это шло вразрез с любой концепцией загробной жизни, о какой она когда-либо слышала. Но с другой стороны – откуда вообще можно знать, чего следует ожидать за пределами царства живого, дышащего человеческого существования?
За те годы, что она тут провела, до нее постепенно начало доходить, что Сосны ближе к тюрьме, чем к любой загробной жизни… Хотя, пожалуй, никаких четко выраженных различий между этими двумя вещами не было.
Загадочный и красивый пожизненный приговор.
Не только физическое ограничение свободы, но и психологическое, и именно психологический аспект заставлял чувствовать себя как в одиночной камере.
Невозможность открыто признать чье-либо прошлое, чьи-либо мысли и страхи. Невозможность по-настоящему общаться ни с единым живым существом. Конечно, бывали моменты-исключения. Очень немногие и нечастые. Долгий взгляд глаза в глаза, даже при встрече с незнакомцем, когда напряженность этого взгляда как будто предполагала внутреннее смятение.
Страх.
Отчаяние.
Замешательство.
В таких случаях Тереза по крайней мере чувствовала тепло человеческого существа, чувствовала, что она уже не так полностью, беспомощно одинока. Ее убивала фальшь. Вынужденные беседы о погоде. О последнем урожае в садах. О том, почему запаздывает доставка молока. Обо всем поверхностном, ни о чем настоящем. В Соснах всегда велись только разговоры о пустяках, и во время ее интеграции одним из самых трудных препятствий было привыкание к такому уровню общения.
Но каждый четвертый четверг она должна была рано уходить с работы, и наступала короткая передышка, когда правила переставали действовать.
Тереза заперла за собой дверь и пошла по тротуару.
Стоял тихий день, но это было в порядке вещей. Тут никогда не случалось шумных дней.
Она пошла на юг по Главной улице. Небо было поразительно голубым и безоблачным. Ни ветра. Ни машин. Тереза не знала, какой сейчас месяц – считались только дни недели и время суток, – но походило на поздний август или ранний сентябрь. В свете чувствовалось нечто неустойчивое, намекавшее на конец сезона.
Воздух мягкий, как летом, а свет – золотистый, как осенью.
И осина на пороге желтизны.
Вестибюль больницы пустовал.
Тереза поднялась в лифте на третий этаж, шагнула в коридор, проверила время.
3:29.
Коридор был очень длинным.
Флуоресцентные лампы гудели над полом в шахматную клетку.
Тереза
