камнями дороге, трясясь, как в лихорадке. Ледяной ветер продувал насквозь, а с чёрного неба колко светили звёзды – странно неподвижные, застывшие на века. Эти звёзды точно так же будут светить и через сто, и через тысячу лет. Что же здесь будет через сто лет? Этого нельзя было вообразить. Странным образом все мечты о будущем устройстве этой суровой земли тонули в каком-то тумане. Нельзя было даже приблизительно представить картину ближайшего будущего Колымы! Когда отец Кости был в Иркутске – он очень хорошо представлял себе будущее счастье. Когда работал в Москве вместе с Бокием, тоже видел всё очень ясно и хорошо. А тут – словно какое-то наваждение! Или это безжизненные колымские просторы подавляли душу, уничтожали всякую мечтательность и настраивали на сугубый прагматизм, на борьбу и неизбежные лишения? Было во всём этом что-то очень тяжкое, донельзя мрачное. Несмотря на все лозунги и призывы, несмотря на бодрые рапорты и бешеную активность – оставалось в этой земле что-то незыблемое и глубоко враждебное чаяниям слабого человека. Этого нельзя было почувствовать сразу – всё это приходило с годами, с прожитыми зимами и вёснами, когда месяц кажется годом, а день тянется бесконечно. Отец давно уже решил уехать с Колымы, но всё никак не мог подать рапорт. Он часто представлял, как придёт на приём к Берзину и как тот внимательно посмотрит на него и спросит, подняв брови: «В чём дело, товарищ Кильдишев? Что вас не устраивает? Вы уже три года здесь работаете, со своими обязанностями справляетесь хорошо, вы уже выдержали самый сложный период, я вами вполне доволен. Зачем же уезжать? Побудьте ещё пару лет!» – Такой вот разговор мерещился ему, когда он думал об увольнении. Он мысленно спорил с Берзиным, говорил ему, что на материке у него осталась жена с маленьким ребёнком, что он очень скучает и ему смертельно надоела эта оледеневшая земля, от которой даже в июльский полдень разит холодом. Ему осточертели эти однообразные виды, эти бесконечные дали, от которых захватывает дух, и это бездонное небо, навевающее тоску; а ещё он устал от непрекращающегося аврала, от множества военных чинов и от обилия заключённых, которых всё везут и везут сюда на пароходах, так что порой становится страшно. Откуда их столько? И что их ждёт на этой бесприютной земле?
Вопросов было много. А ответов не было. Никаких.
Но одно решение отец Кости в этот день принял. Когда машина уже въезжала в посёлок, он дал себе клятву вернуться домой к Новому году. Лето он как-нибудь отработает, осень перетерпит, а в конце декабря напишет Берзину заявление об увольнении. Получится вполне логично – в декабре тридцать четвёртого он подписал контракт с Дальстроем, в декабре тридцать седьмого уволится. Совесть его будет спокойна. Три года – немалый срок! Особенно здесь, на краю света. Хотя, конечно, есть места и похуже. Та же Чукотка, о которой ему рассказывали всякие ужасы. Тот же Сахалин – немногим лучше Чукотки. Или какой-нибудь Норильск, где тоже, говорят, творится всякая жуть. Как бы там ни было, а он свой долг исполнил. Пора подумать и о семье!
Приняв
