приподнимаю бровь, недоверчиво взглянув на подругу.
Кира допивает кофе и, прицелившись, метко забрасывает опустевший стакан в урну.
– Абсолютно серьезно. Почему твоему мужу можно «погуливать», а тебе нет? Что еще за двойные стандарты?
– Да ну, бред какой-то… – невесело усмехаюсь, – Не представляю, что смогу лечь в постель с каким-то другим мужчиной. Как бы меня ни обижало пренебрежение мужа мной, я все же не хочу уподобляться ему.
Кира фыркает и, закинув одну стройную ногу на другую, обращает свой внимательный взгляд на меня.
– Твой муж, Стелла, отъявленный «ходок», который ни в грош тебя не ставит, – подруга сострадательно улыбается мне, – Просто не понимаю, почему ты до сих пор это терпишь…
Я нахмуриваюсь, и моментально в моем животе затягивается тугой узел, а в горле нарастает комок.
– Ты знаешь, почему… – практически шепчу я и с тоской смотрю на свою дочь, которая играет в догонялки со своей подружкой, – В случае развода Саша получит право полной опеки над принцессой Леей. И, объективно говоря, у суда будут все основания на это, потому что я не представляю собой мать, которая в состоянии обеспечить своему ребенку достойный уровень жизни.
– Да чушь это все! – морщится Кира, – В девяноста девяти процентах случаев в нашей стране ребенок остается с матерью.
– У Саши есть связи во всех структурах, – говорю с обреченностью в голосе, – Он найдет способ добиться желаемого, если захочет. А сейчас ему особенно важно сохранить семью и поддержать положительный имидж, потому что он собирается баллотироваться в депутаты.
– И чего ему в кресле мэра не сидится? – одна бровь подруги взмывает вверх.
– Я думаю, все дело в пресловутой депутатской неприкосновенности.
Подруга медленно кивает, печально глядя на меня, и кладет свою руку на мое плечо в знак поддержки.
– Стелла, это дерьмо, конечно… Но так жить тоже нельзя. На сколько еще хватит твоего терпения?
– Не знаю… – я опускаю глаза на свои колени.
Кира ободряюще подпихивает меня своим плечом и склоняется к моему уху, чтобы сказать:
– Ну тогда тебе просто необходимо завести любовника.
Только я собираюсь ответить Кире, что все-таки вряд ли решусь на адюльтер, как замечаю сцену, которая заставляет меня оставить все разговоры с подругой, молниеносно подорваться со скамьи и рвануть в направлении детской площадки. Кира что-то кричит мне вдогонку, недоумевая и обеспокоившись, но я уже не разбираю ее слов. В моей груди поднимается волна паники и негодования. Кровь стучит в ушах. А кроме того, активизируются все защитные инстинкты.
Я лечу к своей дочери, не отрывая яростного взгляда от мужчины, которому хватило наглости подойти к Лее, что-то сказать ей, заставив захихикать, и начать ее… фотографировать.
