на четыре, не к месту и не ко времени вспоминается четвертый класс, когда нас всех собрали, чтобы делать фотографию, расставляли по стульям, стой, не вертись, а я сбежал, вот так, исподтишка, за дверь, я не хотел быть фотографией, и вот они потом все висели на стене, черно-белые, неподвижные, а я остался настоящий, живой, и на меня косо смотрели, что за дела такие, почему они все увековеченные в фотографии, а я живой.
Шагаю с восьми на шесть, восемьдесят шесть, возраст, когда стучат в дверь, и нужно открыть, но не выходить, потому что они итак вынесут на носилках, и положат в белую машину с красными крестами, и увезут куда-то. Проще сказать – я не открыл – нет, открыл, это потом уже сообразил, что можно встать с носилок и пойти домой, и все смотрели на меня оторопело, а как так, а что, так можно было, вот так вот встать и пойти домой, и никто мне не указ.
Два-ноль-пять-два, пятьдесят второй год, год моего рождения. То есть, нет, не так, я должен был родиться в тысяча семьсот пятьдесят втором году, но кому я, в самом деле, должен, почему я не могу выбирать родителей, год рождения, если две тысячи мне нравится больше, чем тысяча семьсот, кому я помешаю, в самом-то деле.
Думаю, за что меня отправили сюда – за год рождения, или за то, что сбежал с фотографии, или за то, что встал с носилок, или еще за что-нибудь. Будете свободны, когда дойдете до конца, сказали мне, ну-ну, очень смешно, прям обхохочешься… до конца…
Один-три – тринадцать, пятница тринадцатое, мы встретились, когда между нами пробежала черная кошка, шли по тротуару, каждый по своей стороне, а между нами бежала черная кошка… Я даже не помню, как её звали, не кошку, конечно, а ту, которая шла рядом со мной. А номер телефона помню, я находил его здесь уже пятнадцать раз, хотя что мне это даст, все равно отсюда никому не позвонишь…
Семь, семь… один, один, один, один, ого, семь единиц подряд, это к удаче, правда, не знаю, к какой. Придумываю себе какие-то приметы, сам не знаю, какие, точно знаю, что ни одна из них не сработает, просто потому, что здесь ничего не происходит, ни плохого, ни хорошего.
Шесть, шесть, шесть – почему-то не наступаю на три шестерки, перескакиваю, рискуя свалиться в бездну, – хотя знаю, что ни в какую бездну не свалюсь, число как будто притягивает меня к себе своей гравитацией.
Три, запятая, четырнадцать – повторяю просто так, чтобы не забыть, сам не знаю, зачем.
Три, запятая…
Два, шесть, шесть, восемь, ноль, два, три, ноль, семь, семь, один…
…спотыкаюсь о пустоту, едва не падаю, да не едва, а падаю-таки на песок, откидав здесь песок, ну как откуда, чего бы на земле не быть песку, что значит, на земле, то и значит – число Пи тянется позади меня бесконечным хвостом, тает в пустоте, обрывается на семь, семь, один…
Три, запятая, четырнадцать.
Три, запятая…
Три…
Заставляю себя подняться, оглядываю песчаные горизонты, руины, подернутые серой пылью,
