собачьи свадьбы. Но люди, против обыкновения, не выскакивают с хворостиной: не только для собак наступила пора любви.
Месяц дважды умер и родился вновь, и никто не видел императорских солдат. Радость аггаров так велика, что едва ли кто заметил, как помрачнел Кар.
Хлопоты обустройства прошли мимо, а ночные кошмары и тянущее беспокойство днем все реальней, все больнее. Спору нет, здесь хорошо. Кар и забыл, каким вкусным бывает воздух, не отравленный близостью проклятой земли, как радостно звенят по весне ручьи. Забыл, как ярко зеленеет на солнце молодая трава, как вкусна свежая рыба, когда жаришь ее, посыпая солью, на углях, как пахнет мясо молодого зайца, как обжигающе струится по жилам кровь, когда загоняешь быстрого оленя…
Но рядом, мешая дышать, так близко, что почти слышишь стук ее сердца, Империя. Эриан, некогда звавшийся братом. Верховный жрец, наместник бога на земле, предатель и убийца. Мама… если ей сохранили жизнь. И все, что казалось забытым, воскресает, чтобы являться во снах и наяву.
Его молчанию не удивлялись, привыкли. Разве что Дингхор, умеющий читать в душах, обратил внимание, но Кар теперь избегал бесед с вождем. Потому что не одни воспоминания заставляли его метаться, хватаясь за любое дело, лишь бы занять мысли и руки. Но признаться Дингхору нельзя никак. С любой бедой, с любым вопросом Кар сразу пришел бы к вождю. Но не теперь. Не с этим.
Селение просыпалось. Вокруг зазвучали голоса. Стайка детей – ни одного младше четырех лет, – кто в короткой рубашонке, кто вовсе голышом, промчалась к озеру. Оттуда донесся радостный визг: кто-то решился, разбивая тонкий лед, попробовать воду.
Кар встряхнулся. Прихватив топор, прошел омытой солнцем улицей туда, где за последними домами были сложены распиленные на чурбаки осиновые и березовые стволы. Пес бежал рядом. Останавливался обнюхать столбик шатра, колесо повозки или забытую чьим-то ребенком грубую куклу и снова догонял человека. Только у самой околицы кинулся в сторону, как будто вспомнил о незаконченном срочном деле.
Кар потянулся, чувствуя, как расправляются вялые со сна мышцы. Привычно заработал топором: один-два сильных удара, чтобы появилась трещина, вставить клин, забить его глубже, и вот уже чурбак растопырился, готовясь распасться на два куска. Каждый разрубить на небольшие поленья, сложить их в стороне, и снова…
Холод отступил сразу. Кар сбросил куртку, а затем и грубую шерстяную рубашку. Давно решил не вспоминать прежнюю жизнь, но сейчас усмехнулся: видели бы придворные! В потертых штанах из овечьей кожи, голый по пояс, заросший нестриженой бородой – хорош брат-принц великой Империи! Опять замахал топором.
Солнце жарило уже вовсю, двигаясь к полудню, когда он выпрямился, отирая пот. Еще не услышав шагов, спиной ощутил чье-то приближение. Обернулся и неслышно застонал.
«Беспомощный щенок. Сколько еще будешь дрожать при каждой встрече?»
