нос мертвеца, вырытого из могилы.
– Знаешь, она была в свое время очень красива, – сказал Зигфрид. – Она продавала цветы.
Заметив, что старуха с изъеденным носом наклонилась к Жан-Ноэлю и широко улыбнулась мальчику, он горделиво пояснил:
– Это мой правнук. Я учу его творить добро… Послушай, Жан-Ноэль, подай ей милостыню сам.
И он вложил хлеб и монету в руки ребенка. Жан-Ноэль уже понял, что, подавая милостыню, нужно улыбаться. Потом он поспешно вытер ладони о свои бархатные штанишки.
– Какой хорошенький! – прошамкала старуха. – И какой добрый! Ты наш благодетель, барон, ты наш благодетель. Да благословит тебя Господь!
Нищенка явно была любимицей старого барона – он дал ей еще и талон благотворительного общества, предоставлявший возможность выпить чашку шоколада на другом конце Парижа.
– А что твоя дочь? Есть от нее вести? – спросил старый барон.
– На панели шляется, все на панели шляется. Горе мое горькое, – ответила старуха, удаляясь.
Ее место заняло маленькое существо на кривых ножках, с крошечным детским личиком.
– Грешно смеяться, Жан-Ноэль, – сказал прадед. – Это карлица.
Но Жан-Ноэль и не думал смеяться. Он оглянулся, чтобы посмотреть, не пришла ли за ним мисс Мэйбл.
Старому барону казалось, что он изрек свое суждение вполголоса, но на самом деле он говорил так громко, что карлица услышала его слова и, получив милостыню, не поблагодарила.
Затем приблизился мужчина лет тридцати пяти, худой, с лихорадочным блеском в глазах; его протянутая рука дрожала.
– Нет, тебе не дам, – сердито сказал барон. – Ты молод, можешь работать. В твои годы… пф-ф… нечего побираться.
И, наклонившись к Жан-Ноэлю, он добавил:
– Нужно подавать милостыню только старикам.
Жан-Ноэлю хотелось попросить, чтобы худому человеку все же подали милостыню, но страх мешал ему говорить. Худой человек плюнул на тротуар и, отходя, сказал:
– Старый мерзавец!
Ни швейцар Валентен, застывший с корзинкой в руках, ни нищие, ни Жан-Ноэль, ни сам барон – никто и виду не подал, что услышал эти слова.
Подошел странный субъект в облезлом парике, криво надетом на дряблый затылок; держа в руке шляпу и сопровождая слова театральным жестом, он произнес:
– Господин барон, еще одним днем больше я имею честь быть вашим покорным слугой.
Каждое утро он по-новому изъявлял свою благодарность барону и, несомненно, весь день придумывал для этого замысловатые выражения.
Замыкая очередь, шла чета в лохмотьях. Мужчина был слеп, он плелся, подняв лицо к небу. Женщина с кошелкой в руке едва волочила обутые в стоптанные туфли голые ноги со вздувшимися венами. Они спорили.
– Непременно скажи ему спасибо. Слышишь? Я приказываю, – настаивал мужчина.
– Нет,
