что Ева почти слышала, как проминается под ними мягкая кожа. – Если не встанешь у меня на пути.
– Встану, если захочешь убить его. – Чуть повернув голову, Тим кивнул на двери. – Потому я и здесь. Подозревал, что ты попробуешь.
Какое-то время они молчали – сидящий юноша и девушка, грозящая ему заговоренной сталью. Вместе слушая, как волшебный ключ оглашает тёмный коридор отзвуками музыки, созидаемой за дубовыми дверьми.
– Почему ты ему служишь? – устало вымолвила Ева потом. – Ты не похож на мерзавца. И то, что ты говорил под гипнозом… – Кончик рапиры чуть опустился, так, чтобы не загораживать лицо собеседника. – Ты ведь не можешь не понимать, что он творит зло.
– Понимаю, – просто ответил Тим. – Он и сам это понимает. Но я понимаю и то, что им движет. – В голосе прорезалась печаль, словно дублируя аккорды, разливающиеся в воздухе. – В нём больше добра, чем он думает сам, и я обязан ему слишком многим, чтобы его оставить. Не говоря уже о других причинах, куда более личных. – Мажор, вдруг проглянувший за минором, лишь подчеркнул боль и горечь, звучавшие до того. – Знаешь, как я стал его секретарём?
– Не особо интересовалась, – сказала Ева, машинально вслушиваясь в то, что наигрывали за дверьми. – И, если честно, не особо интересуюсь.
За исключением отдельных оборотов, услышанное казалось скорее какофонией, нежели музыкой. Странные, неправильные гармонии аккомпанемента. Пустышки параллельных квинт, вдруг зазвучавших в среднем регистре. Напряжённая резкость тритонов и малых секунд, невнятный наигрыш, запевший в верхних октавах, партия голоса, вклинившаяся ниже будто бы невпопад…
Конечно, рано судить по урывкам отдельных тактов, не слыша целого, но Ева начинала подозревать, почему сочинения Кейлуса Тибеля не находили понимания у слушателей.
– Моя матушка служила горничной в доме королевского Советника по военным делам. Мне было пятнадцать, когда её заподозрили в краже, которой она не совершала. Её избили кнутом до полусмерти и вышвырнули вон, и имели на то полное право. Спасибо ныне действующим законам, – голос Тима был таким спокойным, что Ева поняла: все переживания по этому поводу у него отболели давным-давно. – Я тогда ещё не работал. Заканчивал школу. Сбережений у нас не было никаких. А матушка умирала, и чтобы достать деньги на её лечение, я пошёл воровать. Залезал в дома, «щипал» прохожих на улицах… Неплохо поднаторел в этом деле, пока она шла на поправку. Ей говорил, что работаю по вечерам. Не врал, в принципе… В конце концов она выкарабкалась, но увечья, которые она получила в той экзекуции, были слишком серьёзные, чтобы она могла жить без лекарств. Не говоря уже о том, чтобы работать. Не говоря уже о том, что после той истории её не взяли бы ни в один приличный дом, а участи поломойки в каком-нибудь грязном притоне я ей не желал. Так что я продолжал свою «подработку», пока однажды не решил пощипать знатных господ перед оперой, а Кейлус не поймал меня за руку, когда я вытащил у него из кармана кошелёк. – Он фыркнул, словно находя в этом что-то чрезвычайно весёлое. – Так и познакомились.
