свое значение, преломляясь через призму тех или иных жизненных событий, подобная пустота была пугающей. Со свойственным мне эгоизмом юности я даже представить себе не могла, что существует подобная воля, подчиняющая себе все человеческое.
Часть его пустоты вошла в меня, соединив нас. Эта связь ошеломила милорда. Он выпустил мое плечо и оттолкнул меня. Толчок был настолько сильным, что разбудил мое застывшее тело и снова уронил его на каменный пол. Я почувствовала, что ушиблась, но мои глаза, не отрываясь, смотрели на милорда среди абсолютной тишины, давившей точно так же, как и черные каменные своды, окружавшие нас обоих. Когда я закрыла глаза, милорд наклонился ко мне и шепотом, от которого по телу побежали мурашки, произнес:
– Ты знаешь, как боль растворяет человеческую волю, Лиина?
Его голос вошел в меня вместе с моим дыханием и мне не хватило сил, чтобы встать с колен, стынущих на холодных и неровных каменных плитах. Холод и страх парализовали мое тело, но они же и разбудили меня. И разве могла я предвидеть, что сон обернется кошмаром наяву, который будет преследовать меня долгих пятнадцать лет?
А через год я впервые повстречалась со смертью и мой мир перевернулся и замер в молчании и настороженности, отделившись от всего остального мира, и застыв в белом и холодном пространстве снега и льда. Все вокруг лишилось своих ярких красок, запахов и звуков. Я словно спустилась в ледяные пещеры, наполненные пустотой и тишиной.
Она ушла… Единственный и самый дорогой человек на всем белом свете, понимавший меня так, как никто и никогда больше не понимал. Мама…
Свет, исходивший от нее, от ее улыбки и глаз, от ее слов, касался меня, и я купалась в его тепле и ласке. Ее красота завораживала, ум заставлял гордиться, и моя любовь была безгранична, беспредельна, сильна и огромна, как океан, несущий свои волны земным материкам. Я слишком любила ее, и мир существовал для меня, потому что она была рядом. Даже окружающие люди ничего не значили для меня, потому что значение имела только она. Мнения и слова других людей обтекали меня с двух сторон, не затрагивая ни души, ни тела, потому что только она владела моей душой и только ее мнение являлось истинным.
Эта смерть потрясла меня до самых отдаленных глубин моего сознания и мой мир, казавшийся прежде незыблемым и вечным, рухнул навсегда. Боль сожгла меня и нанесла рану, от которой я так и не оправилась. Сердце мое застыло и я не понимала, почему окружающий меня мир не умер вместе с ней. Почему она мертва, а солнце светит все так же? Почему небо ничуть не изменилось, а птицы продолжают петь и радоваться жизни? Даже похоронив ее, я не могла до конца поверить в то, что больше ее не увижу. И моя душа не в силах была сопротивляться чувству вины.
Так смерть впервые вошла в мою жизнь. Боль впервые обожгла мое сердце и оно покрылось непроницаемым панцирем, защищающим меня от воздействия внешнего мира. Сам инстинкт самосохранения заставил мое сердце укрепить броню, опасаясь, что следующих
