с другим человеком? Для чего бы люди съезжались, меняли свой уклад, договаривались о том, что важно?
Любовь жаждет перемен, а перемены приносят боль.
В тот вечер мы скрепили свою только что обретенную любовь союзом на моей старенькой софе. А еще на полу в ванной. И в кровати – уже следующим утром, когда первые лучи солнца прогнали тьму прочь.
Винсент, который ночевал у моей мамы, в пансионате для престарелых в Накке, должен был вернуться домой не раньше обеда. Когда я рассказала Самиру, что у меня есть восьмилетний сын с синдромом Дауна, он лишь улыбнулся.
– Он веселый, n’est ce pas?[5] Дети-дауны обычно веселые.
Я не стала его поправлять, сочла оговорку чисто лингвистической неточностью. Дети – не дауны, у них синдром Дауна. Человек – это не его диагноз. Человек – это личность со всеми возможными качествами, как положительными, так и отрицательными. К тому же это предубеждение, и люди распространяют его без всякого злого умысла, что все носители синдрома Дауна – радостные дурачки. Винсент сам по себе позитивный ребенок и в самом деле мог быть неисчерпаемым источником радости. Но в то же время он как никто другой способен испытывать мое терпение.
С того самого вечера мы с Самиром были вместе. Это оказалось так просто, нам не пришлось ни о чем договариваться. В основных вопросах, таких как воспитание детей (контролируемая свобода), политика (что-то среднее, но ближе к левому краю), музыка (раньше была лучше) наши взгляды совпадали. Мы виделись так часто, как только могли, и уже через несколько недель я познакомила его с Винсентом. Все прошло лучше, чем я могла ожидать: пока я готовила еду, они вместе играли и рисовали. Самир был львом, а Винсент – антилопой, Самир был лошадью, а Винсент – рыцарем. Потом Винсент был одноглазым монстром, а Самир – маленьким мальчиком, который заблудился в темном лесу. Под кухонным столом у нас внезапно обнаружилась пещера. А если на стол сверху бросить одеяла, в пещере становилось совсем жутко. А если взять с собой фонарик, тот вообще мог сойти за походный костер.
Потом я потратила час на уборку, но разве об этом речь? Мой сын полюбил человека, которого любила я, и наоборот.
Но, разумеется, без сложностей не обошлось, да разве иначе бывает? Только в фильмах и книгах могут два человека, за спиной у каждого из которых имеется багаж прошлого, сойтись и счастливо прожить до самой смерти, не замечая подножек, которые им подставляет реальная жизнь.
А реальная жизнь многолика.
Вот, к примеру, моя мама. Она с большим подозрением отнеслась к моему арабу – она так его называла. Неважно, сколько раз я твердила ей, что Самир – француз, а не араб. Что он родился и вырос в Париже, был женат на шведке и знал наш язык задолго до того, как переехал сюда. Для нее он оставался арабом – имя, смуглая кожа, активная жестикуляция, этого не изменить, даже если живешь в европейской стране. Даже если тебе выпало родиться там.
Это в крови.
Почему меня всегда тянуло к
Не так ли? (
