бы он, а не Эктор. Алва – сын полководца и сам прирожденный полководец… Мы относимся к нашим соседям, как к варварам, а они давно нас обогнали. Покойный собера́но[11] Гонзало сотворил чудо, не просто вытеснив шадов за пролив, но заключив с ними мир. Теперь я вижу, это не было удачей – Алва всем обязаны самим себе.
– Ваше величество, смените маршала!
– Высокий Совет[12] Алву не признает, вы это знаете не хуже меня, да и не дело менять коней на переправе. Тем более что надежды нет.
– Мой государь!
– Надежды нет! Кабитэла обречена, а с ней и вся Талигойя. Бездомный Король обретет дом, а его разбойников назовут герцогами и графами. Наше время уходит, мы можем сохранить честь, но не жизнь.
– Это уже немало, ваше величество.
– Будем утешаться этим. – Король замолчал, и Алан был этому рад. Он искренне любил и уважал Эрнани Ракана, но в последнее время тот часто говорил вещи, от которых по спине бежали мурашки. Воин до мозга костей, Окделл знал – нет ничего хуже, чем признать себя побежденным еще до сражения, а талигойский монарх в поражении не сомневался.
– Ваше величество…
– Да, Алан.
– Не надо отчаиваться. Победа Алвы – знак нам всем. Мы не ожидали, что он справится с бастардом, а он справился.
– Справился, – лицо Эрнани исказила гримаса, – но это лишь подтверждает мою правоту. Алва – чужак, которого вы, друзья мои, презираете, потому что иначе вам пришлось бы презирать самих себя, а это неприятно. Чужак схватился с таким же чужаком и победил, а мы смотрели на них со стен… Так во всем. Мы мертвы, Алан, а город и страна – нет, им нужна свежая кровь. Три тысячи лет… Для династии это много; чудовищно много, даже не будь у нас обычая искать жен и мужей среди родичей. Мы – живые мертвецы, эр[13] Алан, сегодняшний поединок это доказал еще раз, но Алва мне нравится, а вам?
– Мне? – Этого вопроса Алан не ожидал. Ему кэналлиец одновременно и нравился, и не нравился. Было в этом дерзком гордеце нечто безумно притягательное – но и отталкивающее тоже. – Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Алва вряд ли смог бы стать моим другом, он вообще не может быть ничьим другом. Герцог сам по себе, как сагра́ннский ирбис.
– Да, он – одиночка, – согласился король, – и горд, как Леворукий[14], но он ли в этом виноват? Или мы? Почему народ Талигойи тяготеет к бастарду?
– Мой государь, он…
– Вы никудышный придворный, Алан, и еще более никудышный утешитель. Мы уже пришли, я вижу своего постельничего. Подведите меня к нему и возвращайтесь к своим северянам. Я уверен, что кэналлиец не ошибся, а Придду стены́ не отстоять, как бы он ни надувался.
Повелитель Скал исполнил приказ своего сюзерена, не скрывая облегчения. Драться он был готов, думать о поражении – нет; впрочем, времени на размышления марагонец осажденным не оставил.
3
Штурм начался тогда и там, где предполагал
Власть талигойского короля ограничивалась Высоким Советом, в который входили главы фамилий, кровно связанных с Великими Домами. Таковых в описываемое время насчитывалось двенадцать. В исключительных случаях Высокий Совет мог назначить над королем опеку и избрать из своей среды регента, но для этого требовалось присутствие на совете жен и наследников глав фамилий, и принятое решение должны были подтвердить не менее двух третей всех совершеннолетних Людей Чести.
