замолчал, посмотрел на обвязанную банданой руку Костика.
– Вы, никак, ранены?
Ребята с интересом повернули головы.
– Я не ранен, Сергей Сергеич. Это бандана. Обыкновенная бандана. Я ношу её, потому что мне так хочется.
Костик почувствовал, как внутри натянулась струна. Джибоб ничего не должен объяснять. Потому что «должен» – не его слово.
Сергей Сергеич поднял брови и чуть заметно кивнул.
– Ваша позиция уважаема.
И, больше не заостряя на Костике внимания, продолжил беседу. Незнакомые ребята сперва косились на него, но вскоре все уже были поглощены дискуссией на тему убийства эрцгерцога Франца Фердинанда, конца четырёх империй и политической позиции России в 1914 году. Ученики – кто робко, кто смело, – пускались в рассуждения. Сергей Сергеич призывал остальных поддержать или оспорить чужую точку зрения, но свои мысли в процессе обсуждения практически не высказывал, чтобы не сбивать ребят.
Костик следил за поворотами беседы, даже пару раз что-то сказал, и учитель поблагодарил его за высказанное мнение, не оспаривая его правильности. Временами историк хмурился, но никого не прерывал. Мальчишка лет тринадцати смело выразился, что, мол, не надо было России вступать в войну. Договорить не успел, ребята постарше заёрзали на стульях, начали перебивать, кто-то постучал по лбу кулаком. Сергей Сергеич одним дирижёрским движением прекратил спор, словно поймал в ладонь все возмущённые реплики сразу.
– Но он же чушь несёт! – не выдержала девочка, сидящая рядом с Костиком.
– Друзья мои, вспомним Вольтера, – спокойно ответил историк. – Он говорил: «Я ненавижу ваше мнение, но я готов отдать жизнь за ваше право его высказать». Будем же терпимы друг к другу. У вас своё мнение, и оно уважаемо, у молодого человека – своё. И оно не менее уважаемо.
«Так он сам и есть натуральный джибоб», – подумал про Сергея Сергеича Костик. – «Только более совершенный».
Он продолжал размышлять о факультативе дома, с досадой понимая, что ему ещё очень далеко до высшего пилотажа джибобства. Из окон его комнаты был виден светофор, стоящий на длинной ноге у перекрёстка с полосатой зеброй. Он оказался первым живым – ну, или относительно живым – существом, которое Костик заметил, когда поздним вечером грузчики наконец подняли на этаж последний короб, и усталые Рымники повалились прямо на нераспакованные вещи: переезд был завершён. Костик любил свою прежнюю комнату, оставленную в другом районе, в которую теперь вселились девочки-близняшки вместе с котом и попугаем. Там из окна были видны музыкальная школа и детская поликлиника, и маленький Костик обожал сидеть на подоконнике, разглядывать лица родителей с отпрысками и гадать, кто из них куда направляется – навстречу с Моцартом и Бахом или к участковому врачу. И почти всегда ошибался. Всё, что можно было разглядеть из окна новой комнаты, показалось тогда чужим и враждебным, и Костик с каким-то до слёз радостным волнением обнаружил в светофоре на углу «родную
