с Россией мы продолжали политику, умело проводившуюся Бисмарком и сохранявшую линию, существовавшую на протяжении целого века. Наше военное командование имело сильную склонность к сотрудничеству с Россией, в чем следовало общей тенденции правительственной политики. Действительно, Россия стала первым крупным государством, заключившим по всей форме равноправный договор с Германией[10]. Большевистская Россия также стала первым государством, гарантировавшим рейхсверу прямую техническую поддержку, позволив ему создать на своей территории авиационные школы и предприятия и набираться опыта в танковых школах. Если я не ошибаюсь, то вскоре после этого германский посол в Москве в беседе с Чичериным высказался следующим образом: «Господин министр, мы должны помогать друг другу». К России мы относились как к боевому товарищу, хотя наши отношения с ней оставались сугубо техническими и практическими, поскольку мы полностью отвергали ее политическую систему.
В целом рейхсвер совершенно не помышлял об агрессии. Он не хотел войны. Когда в 1923 году французы оккупировали Рурскую область, начался новый период напряженности. Молодежь из всех классов общества хлынула добровольцами в казармы и стала ждать, что правительство примет эффективные меры. Но военное командование, зная, что такое война, и прекрасно понимая бесперспективность войны с превосходящей французской армией[11], принципиально отказывалось разделять подобные идеи. В такой обстановке были воспитаны своими начальниками будущие генералы Гитлера, служившие тогда в штабах рейхсвера капитанами и майорами. Рейхсвер не был армией агрессии; он не мог и сознательно не хотел становиться такой армией. Так что его можно определить как армию, созданную для мирного времени. Этим отчасти объясняется возникшее позднее у части офицерства негативное отношение к планам Гитлера начать новую войну, которое они часто выражали открыто.
Отношение к Версальскому договору
Рейхсвер, естественно, жил в том же моральном климате, что и вся нация, и его отношение к Версальскому договору, в ту пору центральному вопросу внешней политики, было таким же, как и у большинства немецкого народа. Договор этот был принят лишь после трудной борьбы, многочисленных, но напрасных протестов, высказывавшихся правительством рейха, и отказа держав-победительниц от любых уступок; известно, что до самого последнего момента они были уверены, что он не будет подписан. Итак, народ, а вместе с ним рейхсвер никогда не смирились с законностью договора и считали, что он оскорбляет их, будучи диктатом. Народная позиция выразилась в лозунге, сформулированном в то время оппозиционными партиями, которые называли этот договор «позорным диктатом». Эти партии, внешне присоединившиеся к «политике исполнения», в действительности поступили так лишь для того, чтобы добиться смягчения и уничтожения наиболее суровых статей. Эта политика основывалась не на принятии духа договора, а на понимании факта, что нет другого
Имеется в виду Рапалльский говор 1922 г. (
До конца 1939 г. сильнейшей сухопутной армией Европы и мира. (
