Он ведь стонал.
– Стонал, – усмехнулась Сонька. – Сначала над ним всяко-разно измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем-то, неважно. Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек, помер.
– Может быть… – начала я.
– Да заткнись ты. Это труп.
Я села рядом и заревела. Сонька тоже носом зашмыгала, потом спросила:
– Что делать-то будем?
Я пожала плечами:
– Пойду к Максимычу, в милицию звонить.
– Погодь. Торопиться некуда. Давай-ка покурим.
Мы закурили, поглядывая время от времени на труп, и Сонька предложила:
– Расскажи-ка мне эту историю, вроде как бы милиционеру.
Я рассказала. Сонька слушала внимательно, потом криво усмехнулась и заявила:
– Полное дерьмо.
Я пожала плечами.
– Менты нас в гроб вгонят.
Я покосилась на обезображенное тело и заметила:
– Менты еще полбеды.
Сонька зябко поежилась.
– Чего ж тогда?
– Откуда я знаю?
Сонька стала хмуриться и наливаться краской.
– Все ты… вечно тебе больше всех надо. Видишь, люди что-то зарывают, и шла бы себе дальше, уж, наверное, они не рассчитывали на то, что какой-то придурок сразу вырывать начнет.
– Два придурка, – поправила я.
– Я не в счет. Это ты меня с толку сбила, вот спросонья и дала маху. Сиди теперь с покойником. Оторвут нам башку, как пить дать, и поделом… Ох, тяжко мне…
– Да заткнись ты! – прикрикнула я.
– Сама заткнись. Вляпались… ух, фашистское отродье! – буркнула Сонька.
– Жидовка недобитая… – парировала я.
Мы вздохнули и заскучали.
– Грет, – позвала через минуту Сонька.
– А?
– В милицию нельзя звонить.
– Тупому ясно.
– Что делать?
– Назад везти, – решилась я, – где взяли, туда и положим. И забудем.
– Не хочу я на кладбище, – запаниковала Сонька.
– Хорошо, давай у тебя в погребе зароем.
– Свинья ты все-таки, приволокла покойника…
– Да заткнись ты… Проверь у него карманы, может, узнаем, кто он.
– Зачем?
– А я откуда знаю?
– Вот всегда у тебя так, – проворчала Сонька.
Карманы были пусты. Я еще раз взглянула на покойника: цвет волос из-за крови не определишь, лицо разбито, ухо разорвано, отпечатки пальцев отсутствуют, тело в тех местах, где его можно было рассмотреть под синяками и ссадинами, без особых примет. Если таковые и были, то мы их не увидели. Более или менее уверенно можно было утверждать лишь, что это молодой мужчина. Выходило, могила его останется безымянной.
– Ладно, – решилась я, – поехали.
– Может, попозже, –
