серебряная куколка расплавилась, и процессы регенерации повернули вспять. Только поэтому его и скрутили. Поставили рабское клеймо и подарили какой-то пигалице.
Ненависть в душе… Да какой Бездны? Чем он так провинился, что, даже умерев для всех, он снова оказался в рабстве у какой-то очередной бабы? За что-о-о?! А ведь так хотел хотя бы сдохнуть свободным…
Он вдруг насторожился, все еще лежа неподвижно. Что-то не складывалось, какие-то кусочки мозаики потерялись – либо оказались вовсе не тем, что ожидалось. Итан точно знал, что умирает: раны открывались, ожоги не заживали, и силы утекали как вода сквозь сито. Выходило, что он уже должен был отправиться на суд Пяти, но почему-то снова открыл глаза.
Прислушался к себе. Тело – одеревенело, непослушное, тяжелое. Боли, однако, не было, как будто все зажило. И дышалось легко. Только вот рассудок все еще мутился, и мерещились… то гадалка, то маленькая смуглая женщина с каким-то беспомощным, детским выражением лица, то отец, который страшно кричит на матушку…
Он отмахнулся от невесомых, мимолетных видений и снова уставился на потолок. Внезапно захотелось повернуть голову и посмотреть, кто сидит рядом с зажженной лампой… Но не получилось. Как будто разум заключили в деревянную куклу, и он, Итан, отныне будет шевелиться только тогда, когда им захотят поиграть. Проклятая Бездна!
Ему не хотелось быть игрушкой. Все, о чем он просил Великих Пятерых, – чтоб хотя бы умереть свободным. Но и в этом ему было отказано, с особым цинизмом отказано. Его снова сделали рабом.
«Ничего, – подумал он, – тут либо надо умереть, либо сбежать. И если я до сих пор жив, то, наверное, что-то произошло, что-то очень важное… И коль я до сих пор не умер, значит, смогу убежать. Никакое клеймо, никакое колечко меня здесь не удержат».
И он даже улыбнулся собственным мыслям, потому что знал: его решимости хватит, для того чтобы срезать нанесенное каллиграфом клеймо. Да он, пожалуй, и зубами его выгрызет, дайте только возможность повернуть голову…
Скрипнула открываемая дверь, едва слышно, и точно так же, на границе слышимости, – мягкие неторопливые шаги. Итан закрыл глаза. Кто бы это ни был, пусть думает, что он еще не пришел в себя.
– Тавилла, ты что, уснула? – Тихий и очень усталый голос.
– Ой… Так ведь ночь, госпожа, миленькая. Ну и этот ваш… не шевелится. Но вроде бы дышит. – А этот голос куда старше. Итан вспомнил, что тогда, в холле, присутствовала еще и немолодая коренастая женщина, по виду – прислуга. Скорее всего, это и есть она.
– Чтобы он зашевелился, надо еще приготовить катализатор, – негромко ответил первый голос.
И, услышав это, Итан мысленно проклял всех богов. Мало того что его сделали рабом, так он еще и попал к бабе-алхимику! Хуже некуда, в самом деле. Однако он нашел в себе силы по-прежнему лежать с закрытыми глазами, и даже дыхание почти не сбилось.
– Госпожа, милая моя, как ваша прогулка-то прошла?
Вздох.
