не могла себе позволить такой роскоши: родители погибли, а оба предложения руки и сердца (одно вполне серьезное, другое скороспелое и необдуманное) она отвергла, променяв замужество на учебу в университете и оказавшись таким образом в весьма невыгодном финансовом положении относительно большинства сверстниц. Но ближе к тридцати она опубликовала первую книгу, и вместе с успехом пришли деньги – на поездку за границу вполне хватило бы. Однако к тому моменту ее страсть к путешествиям угасла, пережитый когда-то восторг почти стерся из памяти, оставив по себе только бледный отголосок. И пока все вокруг твердили, что, лишь уехав на край света, можно по-настоящему обрести себя, Фрэнки невольно думала: какая чушь. Себя она и так хорошо знала (быть может, даже слишком хорошо) и давно поняла, что мрачный, пропитанный дождями Лондон создан для нее, что нет на свете лучшего развлечения, чем пройтись по главной улице Крауч-Энда, доехать на девяносто первом автобусе до Юстона и, скорым шагом преодолев несколько кварталов Блумсбери, предъявить свой читательский билет в круглом читальном зале Британского музея. Пусть другие жарятся на пляжах Позитано, пусть даже упиваются меланхоличной романтикой Парижа, она им не завидует – ни капли. Ей вполне хватает собственного тесного мирка.
Стоит ли удивляться, что Фрэнки с первого взгляда невзлюбила Венецию? Погода стояла неожиданно теплая, но о том, чтобы открыть окна, разогнать спертый, липкий воздух в палаццо, не могло быть и речи: снаружи, и во дворе, и над каналом, подстерегали полчища комаров. Лишь единожды она совершила эту роковую ошибку и проснулась вся покрытая красными, зудящими пятнами, которые опухали и мокли, отказываясь заживать. Самые страшные укусы не затянулись до сих пор – Фрэнки ежедневно натирала их мазью, опасаясь, что гроздь волдырей на руке, повыше кисти, так и останется с ней навеки.
Но всего через несколько дней после ее приезда погода переменилась. Потянуло промозглой осенью, до странности напоминавшей лондонскую, и кампо почти очистились от туристов. Тут же в городе показались местные жители, прежде не попадавшиеся Фрэнки на глаза: пожилые венецианки, кутаясь в шубы, неторопливо шагали к дверям кофеен и баров рука об руку с подругами, а их вторые половины тем временем спешили по своим делам, решительно поднимаясь на один мост за другим, непременно волоча за собой на поводке мелкую собачонку. Из города для туристов Венеция неожиданно превратилась в город для своих и с той поры начала даже нравиться Фрэнки, особенно она ценила пустынные улицы – роскошь, недоступную в Лондоне независимо от времени года. Теперь, когда стихли вездесущие, суматошные шаги, Фрэнки часами бесцельно бродила, глядя по сторонам и вверх, ни о чем не беспокоясь, не опасаясь случайно столкнуться с прохожим. Она надолго останавливалась в переулках, засиживалась в кафе, где заказывала бриошь или крапфен[3], итальянский пончик с джемом, и медленно потягивала кофе – стоило толпам раствориться, и спешить стало некуда.
В Венеции ей изредка удавалось прикоснуться к ощущениям, впервые пережитым много лет назад в Париже.
Крапфен, берлинский пончик, берлинер, – изначально немецкий десерт, который тем не менее считается национальным блюдом в нескольких северных регионах Италии, в том числе в Венеции.
