прямо в старую спальню Даррена. Он спал поверх простыней, в штанах.
Она с такой силой швырнула в него мешок, что две бутылки разбились и пролились ему на спину.
Он проснулся, крутясь и плюясь, открыв рот и оскалив зубы.
– На сей раз я его, мать вашу, прикончу, – сказал он, выбираясь из постели, сжимая и разжимая висящие кулаки, но Либби уже была рядом. Она сильно ткнула его в грудь, крепко расставив ноги.
Когда начались крики и полетели вещи, кто-то из них громко захлопнул дверь, чтобы я не видел.
В гостиной закашлялся Дед.
Я пошел к нему, выпрямил его в кресле и, поскольку Либби сказала, что это сработает, попросил его рассказать о шраме возле его рта, о том, как он его получил.
Когда он наконец посмотрел на меня, голова его моталась на шее, а здоровый глаз был мутным.
– Деда, Деда, – стал трясти его я.
Я знал его всю мою жизнь. Он рассказал мне сотни вервольфовских историй здесь, в гостиной, раз даже сломал кофейный столик, когда злая клейдсдельская лошадь встала перед ним на дыбы и ему пришлось отступить, и глаза его были в два раза больше, чем я когда-либо видел.
В задней комнате разбилось стекло, треснуло дерево, и крики стали такими громкими, что я даже не мог сказать, Либби это или Даррен, или вообще человек ли.
– Они слишком любят друг друга, – сказал Дед. – Либби и ее… этот…
– Рыжий, – сказал я, пытаясь закончить фразу, как это делал Даррен.
– Рыжий, – сказал Дед, словно собирался пойти туда сам. Он думал, что там Либби и Рыжий. Он уже не понимал, какой сейчас месяц.
– Он тоже неплохой волк, – продолжил он, мотая головой из стороны в сторону. – Вот в чем дело. Но хороший волк не всегда хороший человек. Запомни это.
Это заставило меня подумать об обратном – значит ли, что хороший человек – хороший волк. И что лучше, а что хуже.
– Она этого не понимает, – сказал Дед, – но она похожа на мать.
– Расскажи, – сказал я.
Он сразу и рассказал – или начал рассказывать. Но его воспоминания о бабушке уходили в сторону, он говорил о том, как ее руки выглядели с сигаретой, когда она отворачивалась от ветра, как прядь волос всегда падала ей на лицо. О родинке над ее левой ключицей.
Вскоре я осознал, что Даррен и Либби здесь, слушают.
Это была моя бабушка – и их мать. Которой они никогда не видели. От которой не осталось снимков.
Дед улыбнулся слушателям, поскольку здесь была его семья, подумал я, и начал рассказывать о ее тушеном мясе, о том, как он воровал для нее морковку и картошку по всему графству Логан, как притаскивал их в пасти, как ему всегда стреляли вслед, и в воздухе всегда было полно свинца и градом сыпались гильзы, как ему приходилось отряхиваться на террасе после возвращения домой, словно после града.
Либби чуть приоткрыла холодильник, вытащила стейк, подержала его под горячей водой в раковине, чтобы нагреть до комнатной температуры и приложить к лицу.
Даррен просочился
