хотела бы заниматься чем-то… неподобающим.
– О, я уверен, что это подобающее занятие.
– А Гильдия ведь не станет против этого протестовать, так? Вы, в конце концов, занимаетесь этим уже несколько лет…
– Послушай, я – это просто я, – сказал Уильям. – Если Гильдия будет выражать протест, ей придется разбираться с патрицием.
– Ну… хорошо… если вы уверены, что это приемлемая работа для молодой дамы…
– Тогда приходи завтра в печатню, – сказал Уильям. – Думаю, мы сможем составить еще один новостной листок за несколько дней.
Бальный зал все еще сохранял былую ало-золотую роскошь, но погрузился в затхлую полутьму, в которой укрытые тканью канделябры походили на призраков. Огонь стоявших в центре свечей неярко отражался в зеркалах на стенах; когда-то эти зеркала, должно быть, добавляли залу блеска, но со временем покрылись какими-то странными пятнами, и теперь отражения свечей были словно тусклое подводное сияние, проглядывающее сквозь лес из водорослей.
Господин Штырь прошел уже половину зала, когда понял, что слышит только свои шаги. Господин Тюльпан свернул куда-то во мрак и теперь стягивал покрывало с чего-то стоявшего у стены.
– Да чтоб меня… – сказал он. – Это же, ять, настоящее сокровище! Я так и подумкал! Подлинный, ять, Инталио Эрнесто. Видишь, какое перламутровое покрытие?
– Господин Тюльпан, сейчас не время…
– Он всего шесть таких изготовил. О нет, они его, ять, даже не настраивали!
– Проклятье, мы же вроде как профессионалы…
– Возможно, ваш… коллега захочет получить его в подарок? – осведомился голос из центра зала.
Кольцо свечей окружала полудюжина кресел. Они были старомодными, и спинки у них выгибались назад и вверх, образуя крутые кожаные арки, которые, предположительно, должны были защищать от сквозняков, но теперь еще и укрывали тех, кто в этих креслах сидел, глубокой тенью.
Господин Штырь здесь уже бывал. И еще в прошлый раз проникся уважением к тому, как тут все устроили. Те, кто находился в круге свечей, не могли разглядеть тех, кто сидел в креслах, и в то же самое время находились на виду.
Теперь же ему пришло в голову, что такая расстановка кресел означает еще и то, что сидящие в них не видят друг друга.
Господин Штырь был крысой. Его вполне устраивала такая характеристика. У крыс множество достоинств. И эта расстановка была придумана кем-то, мыслившим в точности как он.
Одно из кресел сказало:
– Возможно, ваш друг Нарцисс…
– Тюльпан, – поправил господин Штырь.
– Возможно, ваш друг, господин Тюльпан, захочет получить клавесин в качестве части вознаграждения? – спросило кресло.
– Это, ять, не клавесин, это, ять, вирджинал, – прорычал господин Тюльпан. – Одна, ять, струна на ноту, а не две! А называют его так, потому что это ятский инструмент для барышень!
– Надо же, а я думал, это просто старое пианино, – удивилось одно из кресел. –
